– Как Сайоко могла передать тебе мое письмо, если ты был в Токио?
– Она сфотографировала его телефоном.
– И прочла?
– Она не говорит по-французски.
– Это и не обязательно, чтобы понять.
Он насмешливо глянул на нее.
– Могут ли люди вроде нас обрести покой? – спросила она.
Он промолчал, и она добавила:
– Люди, которые столько перенесли…
Он опять не ответил.
– До сих пор мне это не удавалось, – сказала она.
– Мы прожили последние дни на ничейной земле, а настоящая жизнь начнется сейчас. Кто может сказать, что будет дальше? Но я готов попробовать.
Он коснулся ее руки.
– Я горю желанием попробовать, – сказал он.
Она наклонилась к нему, по щеке сбежала слеза.
– Я и представить не могу, что уеду, – прошептала она.
Увидела, как в его взгляде мелькнула та же странная нежность, которая раньше заставила ее поверить в существование другой женщины.
– Только Анна иногда помогает забыть вкус горя, – сказал он. – А сегодня вечером этот вкус исчез. Я думал, что нужно выживать, а оказывается, нужно умереть, чтобы заново родиться.
Она подумала о Кейсукэ Сибате, о том, что от него осталось, об его изможденной душе. Проглотила кусочек сашими из тунца, жирная тающая плоть принесла утешение.
– Я не могу вернуться с тобой к Хару, – сказал Поль. – Сайоко должна остаться там на ночь, а меня ждет Анна. Завтра утром я отведу ее на театральное представление. А потом заеду за тобой.
Она отложила палочки – разочарованная, растерянная.
– Тебе надо прочесть два письма, – добавил он.
К ним подошла женщина, и Роза узнала Бет Скотт.
– Бет, – сказал Поль, поднимаясь и обнимая ее, – что вас сюда привело?
– Деловой ужин, – ответила она, указывая на группу японцев за столиком у входа. Потом обратилась к Розе: – Выпьете со мной чаю завтра утром?
Предложение застало Розу врасплох, и она согласилась. Англичанка обратилась к Полю по-японски, тот кивнул. Она уже собралась удалиться, но обернулась и добавила несколько слов. Он растерянно взглянул на нее, коротко ответил. Роза провожала ее глазами, пока та возвращалась к своим сотрапезникам, говорила что-то шутливое мужчинам в костюмах, отчего те рассмеялись, подзывала официантку, которая торопливо подошла, очень низко кланяясь.
– Что она сказала? – спросила она.
– Назвала место, где вы завтра встретитесь.
– А потом?
Он заколебался.
– Yononaka wa mikka minu ma no sakura kana. Мир как вишневый сад, на который три дня никто не смотрел. Старая поговорка.
Она на мгновение задумалась.
– Что ты ответил?
Он помолчал.
– После пепла розы, – наконец выговорил он.
Он встал, она пошла за ним к выходу. Он помахал Бет. В лифте он притянул ее к себе и поцеловал. На улице их встретил дождь и ветер, он на несколько секунд сел в машину, оставив дверцу открытой.
– Кто перевел письма? – спросила она. – Ты? Я смогу это пережить? Или же Сайоко снова придется заворачивать меня в огромную шаль?
Он улыбнулся.
– Письма перевел я, – сказал он.
Наклонился к ней, коснулся ее губ и ушел.
Дома она пошла к себе в спальню, разделась, легла в темноте и долго не засыпала. В какой-то момент ночной просвет в тучах обнажил серебристую луну. Роза заснула с ощущением благодати. Утром она проснулась, тут же вскочила, быстро оделась, пошла в комнату с кленом и нашла там Сайоко за низким столиком.
– You meet Scott san at eleven, – сказала та. – Kanto coming at ten forty five
[127].
Зазвонил телефон Розы. Голос Поля произнес:
– Роза.
Она засмеялась, ответила:
– Поль.
Он тоже засмеялся.
– Я встречусь с тобой после полудня, – сказал он.
Она повесила трубку. Вернулась в спальню, достала письма отца из врученного нотариусом досье, снова пошла в большую комнату и положила их на пол перед стеклянной клеткой. Сайоко посмотрела на нее поверх очков, Роза попросила кофе и улеглась на низкую софу. Без четверти одиннадцать она вышла из дома. Бледное солнце пробивалось сквозь бледный туман, утро в сером безразличии испускало дух. Недолгая поездка, и она вышла из машины у современного здания из светлого дерева; вдоль длинных застекленных проемов шли ажурные раздвижные деревянные панели, похожие на модное кружево. Вокруг вился канал из черного камня. Внутри полукруглый потолок нависал аркой из изогнутых деревянных реек. Все было прозрачным и изящно очерченным, неподвижная вода отражала роскошь неба. По другую сторону – зеленая лужайка, сад с кленом, вишневым деревом и карликовым бамбуком; я могла бы там жить, подумала она. В глубине зала она заметила Бет. Обстановка была выдержана в строгих черно-бежевых тонах. В передней части стояли низкие книжные шкафы, на пюпитрах лежали книги по искусству. Она мельком увидела изображения деревянных галерей, чайных плантаций, кимоно. Бет подняла глаза.
– Вы потрясающе выглядите, – сказала она.
Роза уселась напротив. Телефон англичанки зазвонил. Она послушала, сказала три слова по-японски, повесила трубку со словами:
– Сайоко беспокоится о вас.
– Что ее связывало с моим отцом? – спросила Роза.
– Связывало? Она была его домоправительницей на протяжении более сорока лет. Он доверил ей свою жизнь, не говоря о своих счетах и стирке.
– У нее есть муж? Дети?
– И даже внуки, как и у большинства ей подобных, живущих под гнетом долга, жертв, обязанностей и молчания. Для Сайоко смерть Хару – трагедия, но вы никогда не услышите от нее ни слова жалобы.
– Она вас не очень любит, – сказала Роза.
– Какой эвфемизм, – сказала Бет, – но в некотором смысле я ее понимаю. Японки, по сути своей, – светильник в тюрьме, а я прогуливаюсь со своей хандрой свободной женщины по их храмам и садам.
Перед Розой поставили черный лаковый поднос с пиалой матча в центре. На белой керамике в нескольких миллиметрах от верхнего края умирала цветущая вишневая ветка.
– Как необычно в это время года, – сказала Бет.
Ее пиала была коричневой, без узора.
– Итак, – сказала она, – Поль и вы.
Роза молчала.
– Жизнь удивительна, – снова заговорила Бет. – Я неверно о вас судила, вы не лишены способности меняться.
