– Ты на пробежку? – неестественно веселым тоном спросила тетя Джиллиан.
– Угу. – Как будто шорты и кроссовки нужны для чего-то другого.
– А потом? – снова задала вопрос тетя Джиллиан, но ответ был нужен моей матери.
– Не знаю. – Я попила воды, закрыла холодильник и посмотрела на нее в упор.
– Если пойдешь к Джейни… – начала она и умолкла. Повисла звенящая тишина, словно все затаили дыхание в ожидании продолжения. – Если пойдешь к Джейни, позаботься о том, чтобы телефон был включен. И время от времени сообщай, как дела.
– Можно я буду просто пинговать?
Это означало, что можно ничего не писать, а просто отправлять слово «пинг» – и станет ясно, что я жива, все в порядке, меня не нужно спасать.
– Конечно.
Мама и папа обменялись взглядами – дружескими, словно они выступали за одну команду и мама только что показала отличное время.
– Ладно, – сказала я и добавила: – Я вас люблю.
Я обращалась ко всем сразу и в тот момент действительно так чувствовала. Отец не предложил пойти со мной, чтобы засекать время, и я была не против. Я сделала несколько глубоких вздохов, встряхнулась, чтобы расслабиться, и побежала.
Топая по району, я заново прокрутила в голове все, что знала о Донахью. Каждую неожиданную грань каждого из них, которая мне открылась, каждый свой незаданный вопрос. И как ни тяжело было это признать, в словах мамы было зерно истины. Мистер Донахью производил впечатление человека, стремившегося добиться успеха во всем, за что бы ни брался. Как будто он мечтал покорить весь мир. На ежегодном корпоративе в компании, где работала моя мама, начальник всегда приглашал фокусника, чтобы тот ходил по залу и развлекал детей. Но он так старательно исполнял свои номера и так часто ошибался, что в итоге все пытались очень увлеченно смотреть в свои тарелки, чтобы фокусник к ним не подходил. Вот и мистер Донахью производил похожее впечатление.
Миссис Донахью казалась более искренней – до того как уселась напротив своего мужа тем вечером. Или, может, она просто лучше маскировалась. Я вспомнила о схемах распределения работы по дому, которые она составляла, и о том, как сдержанно она разговаривала с детьми. Интересно, позволяет ли она себе хоть иногда расслабиться. Если бы у моей мамы было больше терпения, они бы даже могли подружиться.
Люси – резкая, озлобленная и в постоянном напряжении. Она меня пугала – такое чувство, что ее вообще ничем не пронять. Джейни говорила, что Люси будет притворяться, что хорошо ко мне относится, и иногда она действительно это делала. Но в остальное время было очевидно, что Люси на самом деле всех ненавидит и постоянно в одном шаге от того, чтобы объявить об этом во всеуслышание.
Я ускорила бег и призналась себе, что отношение Бена волнует меня больше, чем стоило бы. Прошлым вечером, отпуская шуточки, которые должны были заставить Люси и Джейни завопить от возмущения, он поглядывал на меня. Он не считал меня пустым местом.
Но у него явно был какой-то скелет в шкафу. Что-то, случившееся в Нортхэмптоне. Это словно на лбу написано. И его родители обращались с ним осторожно, словно он был хрупким цветком. Или гранатой, готовой вот-вот взорваться.
И, конечно, Джейни. Вся окутанная тайнами, самая настоящая русалочка. Она постоянно что-то набирала на телефоне, когда думала, что я не вижу, но никогда не рассказывала о друзьях на старом месте. Я знала ее, но словно бы не могла преодолеть завесу тайны. Так что я просто бежала. Бежала, несмотря на боль в боку и в груди, несмотря на резь в мышцах.
Пробегая через парк, я вдруг заметила Джейни на скамейке, словно призвала ее своими размышлениями. Пришлось сойти с дистанции и замедлить бег. Джейни сидела расслабленно, сегодня ее темные волосы были собраны в косу, а светлые прядки поблескивали на солнце.
– Можешь не останавливаться ради меня, – сказала она, когда я поравнялась с ней. – Я просто сижу.
– Мне все равно надо передохнуть, – тяжело дыша, сказала я. – Что ты тут делаешь?
Джейни огляделась:
– Отдыхаю в парке.
– Ну да, просто… – я успела поймать себя за язык раньше, чем произнесла что-то вроде «Но это мой парк».
Но Джейни все равно это поняла.
– Я не обязана везде ходить с тобой.
– Я люблю сюда приходить.
– Но это не твой личный парк.
– Ничего себе. – Я чуть было не спросила что-то в духе «Что на тебя нашло», но на самом деле и так это знала. Это была естественная реакция на мое проявление собственничества.
Джейни тоже взяла себя в руки.
– Извини, – сказала она. – Просто… понимаешь, иногда очень хочется перестать чувствовать себя гостьей. В парке, в бассейне, даже в собственном доме.
Я села с ней рядом и уперлась ногами в сетчатую ограду.
– Ты испугалась? Получилось заснуть?
– Да, я спала. – Джейни наблюдала, как я потягиваюсь. – А что говорит твоя мама?
Что бы такого ей сказать, чтобы не стало еще хуже.
– Она считает, что это тупая шутка. Возможно, дети.
– Мы тоже дети.
– Ну, ясное дело, она не имела в виду нас.
– Ну да. Вот скажи, тебе бы такое могло прийти в голову?
– Нет, конечно.
– Именно. Я не думаю, что это сделали дети.
– А кто тогда? Думаешь, кто-то правда настолько сходит с ума по этому дому, что столетиями следил за его жителями? Серьезно? Над вами просто подшутили. И мне очень жаль, правда. Это мерзко, и вы этого не заслужили. Этого никто не заслуживает. – Я встала. – Слушай, мне надо в душ. Хочешь, потом пойдем в бассейн? Можешь взять маму, чтобы она вас всех записала. И тогда ты будешь меньше чувствовать себя гостьей. Или давай попросим Люси пойти в школу и…
– Мне нужно домой, – сказала Джейни равнодушным голосом. Раньше я не слышала, чтобы она так говорила. – Мама хочет, чтобы мы все были дома. У нее встреча с риелтором.
– Джейни, ты в порядке?
– У тебя когда-нибудь бывало чувство, что ты не можешь что-то обогнать? – Она посмотрела на меня, и на мгновение мне показалось, что сейчас она заплачет. Но она захихикала – поначалу несколько истерично, но потом, наконец, стала похожа на саму себя – ну или, по крайней мере, на ту себя, с которой я была знакома уже целых пять дней.
– Извини, – сказала она. – Стоило посмотреть на тебя. – Она показала на мои кроссовки и спортивную одежду. – Ты тренируешься специально для того, чтобы обогнать кого угодно.
Она засмеялась еще громче, я попыталась к ней присоединиться – но на самом деле все это не казалось мне особенно смешным. Это был довольно странный вопрос, в особенности из уст четырнадцатилетней девочки, и во мне зашевелилось неприятное чувство, что мама, возможно, права.
