– Значит, меня ты не любишь? – жестоко усмехнулся тот.
– Как ты смеешь! Тебе совсем меня не жаль! Кэсси не совершила ничего, чтобы ты поступил с ней так бессердечно!
На эти упреки граф промолчал.
«Эта полоумная девчонка все разрушила! Сделала меня ненавистным самому себе! Как она трогательна, эта кудрявая овечка! И Кристин была такой же, но превратилась в фурию. Нет, эта Кэсси никогда больше не смутит мой покой!» – со злостью думал граф, все еще не в силах прийти в себя после волнения, в которое ввергла его близость к Кэсси: он вспоминал мягкость ее волос, и его вновь охватывали темные мысли о том, что ни один мужчина не смел прикоснуться к этой полоумной красавице.
В тот день любовники крупно поссорились и продолжали ссориться каждый день. День ото дня Кристин становилась все более язвительной и упрямой, а граф считал, что, выгнав Кэсси и запретив ей приходить в поместье, поступил более чем правильно. Он считал свое влечение к девушке, обладающей разумом ребенка, ненормальным и постыдным, и не желал видеть перед собой ее прелестное личико с почти синими глазами. Лорд Дрэймор отчаянно пытался отделаться от желания протянуть руку и погладить нежную мягкую щеку Кэсси. Он думал о том, что его постыдное плотское желание к больной девчонке возникло еще тогда, когда он увидел ее, задумчивую, с чуть приоткрытыми губами, и осознание того, что, что он желал Кэсси, приводило его в ужас, смущало его, заставляло чувствовать себя облитым грязью. Он был зол на себя за то, что стал думать о Кэсси. О ненормальной Кэсси! Апогеем зацикленности лорда на сестре Кристин стала ночь, когда во сне он увидел, как нежно целует Кэсси, покрывает поцелуями ее шею, а затем приспускает ее платье. Граф тут же проснулся в холодном поту, в ужасе от увиденного, и, тотчас поднявшись с постели, надел ночной халат, чтобы сбежать от возможности вновь заснуть и продолжить свой эротический сон, в котором он имеет с Кэсси интимную близость. Лорд чувствовал себя отвратительно.
– Куда ты? – сонно спросила его Кристин, проснувшаяся и увидевшая, как любовник бесшумно покидает их спальню.
– У меня бессонница, – коротко бросил тот, вышел из спальни и закрылся в своем кабинете.
После этого ночного испытания лорд продолжал усиленно бороться со своим порочным желанием, но с каждым днем образ кроткой смущенной девушки с большими голубыми глазами и розовыми приоткрытыми губами все чаще возникал перед ним, прокрадывался вглубь его сознания. Все эти чувства и мысли граф старался забыть в постели с Кристин, но однажды ему показалось, что вместо Кристин, в его постели лежит Кэсси, одетая в белое ночное платье. Он как ошалевший выскочил из спальни и вновь закрылся в кабинете, проклиная Кэсси, превратившую его в безумца.
«Нужно срочно уехать из этого проклятого места! – решил граф, пытаясь прогнать образ Кэсси с помощью крепкого виски. – Какой позор! Будь проклята эта девчонка! Будь прокляты все Глоуфорды!»
Но воплотить в реальность свое решение он не смог: ремонт его поместья в Уэльсе был не завершен, поэтому, скрепя сердце, лорд Дрэймор уговорил себя потерпеть еще месяц, а затем навсегда покинуть Риверсхольд и продать его, от греха подальше. Когда из Уэльса пришло письмо с вестью о том, что поместье отремонтировано, граф вздохнул с облегчением: за этот месяц, когда Кэсси не попадалась ему на глаза, он сумел заставить утихнуть свои болезненные чувства и желание к ней, и решил, что окончательно избавился от власти над ним голубоглазого кудрявого демона.
До переезда в Уэльс оставалось два дня, и Кристин слезно умоляла возлюбленного разрешить ей в последний раз привести в Риверсхольд Кэсси, чтобы она смогла попрощаться с любимой сестрой.
– Ведь, возможно, я больше никогда ее не увижу! – восклицала Кристин, целуя лицо графа, в попытке задобрить его. – Мы устроим небольшой прощальный ужин, и, если ты не желаешь ее видеть, пусть слуги накроют его в моих покоях.
Лорд Дрэймор нахмурился – его объял страх того, что он вновь окажется в пропасти своих желаний, которых был полон тогда, оставшись наедине с Кэсси, однако гордость решительно заявила ему, что теперь девчонка не имеет над ним никакой власти, и он свободно может провести последний прощальный ужин в Риверсхольде в ее скромном обществе.
– Что ж, дорогая, я позволяю ей прийти, – благосклонным тоном сказал он Кристин. – Но прикажи накрыть в парадной столовой, все-таки Кэсси твоя сестра, и ты действительно увидишь ее в последний раз.
Кристин невероятно обрадовалась позволению любовника и поблагодарила его долгим страстным поцелуем. Однако лорд предпочел бы другой поцелуй – тот, что Кристин дарила ему на заре их отношений – робкий и боязливый. Та скромная девушка – прислуга немки Гольдберг исчезла, и ее место заняла светская дама, чьи поцелуи, полные неукротимой страсти, лишь обжигали.
«Где же твоя робость? Как же скоро ты убила в себе муки совести и порядочность!» – с насмешкой подумал граф, целуя Кристин в ответ, однако, несмотря на свое недовольство, он не мог отказаться от нее – эта красавица словно околдовала и манила его к себе, как манит сирена моряков в бездонные сети океана.
– Но, любовь моя, чем Кэсси провинилась перед тобой? – спросила Кристин, желая узнать причину неприязни возлюбленного к ее младшей сестре.
Тот пристально посмотрел в ее глаза и иронично усмехнулся.
– Она плохо на тебя влияла, – ответил он, но мысленно добавил: «И на меня». – Но, надеюсь, сегодня за ужином она будет вести себя прилично?
– Безусловно, дорогой, я прослежу за этим.
Кристин послала в Вальсингам посыльного, с запиской для Кэтрин, в которой уведомила ее о том, что хозяйка Риверсхольда желает попрощаться с их младшей сестрой, но Кейт боялась отпустить Кэсси. Да еще и после того, как Кристин (как считала Кейт) сама же прогнала ее от себя! С тех пор, как случилась эта неприятность, Кэсси была задумчива и почти не разговаривала, а на ее лице всегда присутствовало выражение страдания, которое не смывалось ничем, несмотря на все усилия и молитвы Кэтрин. Но, едва Кэсси услышала о том, что Кристин вновь зовет ее в свой «дворец», она тут же расцвела, как замерзший бутон розы под теплыми лучами солнца. Бедная девушка, она считала, будто сделала что-то плохое, и именно поэтому Кристин и ее жених прогнали ее от себя.
Крепко сжав зубы, чтобы не заплакать от разочарования и обиды за неразумную в своих выводах Кэсси, Кэтрин переодела сестру в самое лучшее ее белое платье, надела ей на голову белый чепец (который Кэсси, направляясь в Риверсхольд, повесила на ближайшее же дерево), а затем с разбитым сердцем наблюдала за тем, как нарядная Кэсси уходит с лакеем Кристин в Риверсхольд. Едва счастливая Кэсси скрылась с ее глаз, Кейт бросилась в комнату отца, упала на колени перед распятием и принялась громко молиться, не сдерживая слез горечи. Девушку терзала обида того, что Кэсси не осознавала истинной заботы и любви, которую всю, до последней капли, отдавала ей Кейт, и того, что неразумная сестра радовалась объедкам и крохам, что кидала ей, с высоты своего порочного пьедестала, Кристин.
