То есть окидывает меня долгим настойчивым взглядом, и я наконец понимаю почему.
– Комиссар, не сомневаюсь, что в терминах вы разбираетесь и не путаете «призрак пера» с «психологом-криминалистом», верно?
– Это крючкотворство. Смелее, Сарка, вы же так хорошо начали. Будьте так любезны, в обмен на урок стрельбы. Сделайте то, что умеете лучше всего. Заберитесь в голову другого человека. Это же ваша профессия. Или я ошибаюсь?
Он что, бросает мне вызов?
– Послушайте. Я не «забираюсь в голову», или какие там еще милые глупости пишут в детективах, которые мы оба так любим. Я пишу. Как я вам вчера сказала, думаю о том, что написал бы автор, и пишу сама, точка. Поэтому, если только Элеонора не собирается опубликовать книгу под названием «Ночь, когда я похитила свою начальницу» или «Автобиография невинной», у меня нет нужных компетенций, чтобы…
– Видите? Крючкотворство, Сарка. – Помедлив, он добавляет: – Не беспокойтесь. Ясно, что только нам решать, продолжать или прекращать расследование этого направления, на вас никакой ответственности не лежит. Я только хочу знать: будь вы Элеонорой Морначи, могли бы устроить похищение синьоры Кантавиллы и почему?
Мы дошли до конца коридора. Теоретически здесь пора расстаться: мы с Риккардо должны будем вернуться и убивать время (или обитателей соседних кабинок) на стрельбище с пневматическим оружием, а Берганца с Петрини поедут в комиссариат. Так что мы останавливаемся, Риккардо и Петрини догоняют, и, судя по тому, как важно для комиссара оставить нашу беседу приватной, если хочу ему помочь, лучше поторопиться.
Поэтому думаю о Мадам-Твидовой-Заднице.
Сосредотачиваюсь на том образе, который у меня сложился.
Унылая одежда с вечных распродаж. Нейтральные цвета, означающие невидимость, прозрачность. Чистое стекло, в котором сияет отражение Бьянки, вот что такое Элеонора Морначи, кроме любительницы безвкусных твидовых юбок. Лишенный эмоций, практически стерильный голос, неспособный растопить чье-либо сердце. Она всегда там, молчаливая, усердная, даже в воскресенье. И улыбающаяся. И в воскресенье тоже. Отказ от собственной индивидуальности и личных потребностей во имя безупречного результата деятельности Бьянки. Вспышка плохо замаскированного беспокойства, когда я подтвердила, что до Бьянки никак не дозвониться.
– Хорошо, вот что я думаю, – говорю я комиссару. – Когда кто-то столь же предан, как Элеонора, вариантов два. Один, конечно же, тот, который разбираете вы, то есть по каким-то причинам она терпеливо скрывала ненависть к Бьянке в ожидании удачного момента, чтобы заставить ее за все заплатить. Самый вероятный мотив – что после многих лет верной службы Бьянка ей что-то сделала, сказала нечто обидное или как-то выдала свое невысокое мнение о ней… Верная помощница, посвятившая Бьянке всю жизнь, могла почувствовать себя преданной и задумать отомстить. И вот, должно быть, нужный день настает: Элеонора поручает какому-то преступнику похитить Бьянку и, возможно, в это самый миг наслаждается отмщением.
Тем временем Риккардо с Петрини остановились рядом и недоуменно слушают наш разговор. Прощай, приватность. Но не важно. И Берганца, и я настолько поглощены предположениями, что мнение нежданных зрителей нас не волнует.
– В этом случае, однако, ее мотив, который у вас получится предъявить, – отнюдь не деньги. Элеоноре до них дела нет. Они ей ни к чему: любая женщина хотя бы слегка обновила гардероб, пусть даже под предлогом того, что она также является представителем такой элегантной дамы, как Бьянка, и должна брать с нее пример. Элеонору же, наоборот, материальное, похоже, не интересует. Если она в самом деле похитила Бьянку, то не из-за денег, а ради мести, ради личного удовлетворения. Ради удовольствия видеть Бьянку беспомощной. Поэтому следите за ней, записывайте ее звонки: если заказчик похищения – Элеонора, рано или поздно она обязательно захочет лично посмотреть на страдающую Бьянку, ну или хотя бы услышать от стражника описания ее мучений.
Берганца не отводит от меня глаз и едва заметно кивает.
– В этом есть смысл, – бормочет он. – А второй вариант?
– Второй вариант, – вздыхаю я, – это, комиссар, то, что Элеонора действительно та, кем кажется. То есть полностью и безоговорочно предана Бьянке. В ней нет ничего особенного, и она это понимает, и счастлива сиять в лучах своей богини, отражая ее свет, потому что это единственный шанс оказаться рядом с Солнцем.
– И вы, Сарка, считаете, что все именно так, я прав?
Киваю, почти огорченно.
– Да, комиссар. Больно это говорить, потому что было бы прекрасно, окажись Элеонора виновной, не находите? Просто, прямолинейно, со своей элегантной логикой. Но… я видела, как она смотрела на Бьянку, слышала, как этот металлический голосок замер на лишнюю секунду, сообщив о ее пропаже… – Качаю головой. – Извините, не могу подобрать более весомые аргументы, но нет, я не верю, что это Элеонора, так же, как и вы вчера были убеждены, что это не могу быть я. И потом, комиссар… как учат ваши детективы…
Риккардо с Петрини так и смотрят на нас молча, смирившись с тем, что ничего не понимают, и мы с Берганцой успеваем обменяться синхронными улыбками. Он понял, что я имею в виду.
– Убийца – не дворецкий, – заканчивает он за меня.
Глава 13. Жизнь в розовом цвете
– А что это вы с комиссаром сегодня устроили? – между делом спрашивает вечером Риккардо.
Мы на кухне, в «неглиже»: он в футболке наизнанку, я в рубашке, которая еще полтора часа назад находилась на нем. Стать любовниками – значит время от времени превращаться в разномастные сюрреалистичные манекены. В моем случае это также означает впервые с начальной школы надеть нечто пастельно-голубого цвета. Чего не случилось бы, но аргументов «за» было ощутимо больше аргументов «против». И в любом случае в какой-то момент пора и одеться, и нужно также поесть.
Собственно, сейчас я накрываю на стол, а Риккардо крутит таймер на микроволновке, и в мягком свете бра кухня выглядит совсем по-домашнему. Время от временя я искоса поглядываю на него. Еще не привыкла. Это и понятно, ведь даже двадцати четырех часов не прошло. Но дело в том, что, зная меня, и двадцати четырех тысяч может не хватить. Разве что привыкаю к мысли, что не могу привыкнуть. Вот что, хватит об этом думать, лучше буду наблюдать, как изящно под футболкой перекатываются мускулы на спине Риккардо (микроволновка стоит на полке наверху, так что ему приходится каждый раз поднимать руки: неудобно для него, но мне – прекрасно, и замечательно отвлекает от всяких экзистенциальных размышлений).
Риккардо готовит как я, то есть отвратительно, но объяснил, что посланная ему провидением домработница из Перу каждый день оставляет ему замечательные блюда. К каждой коробочке Роза прикрепляет стикер с указаниями, сколько минут разогревать и в каком режиме. Все буквы выписаны так старательно – почерк человека, которому после окончания школы нечасто приходилось писать от руки. Сегодняшний зеленый стикер, налепленный на две порции лазаньи, сообщает: «2 минуты, программа 3», и не будь я такой бесчувственной негодяйкой, какой, как мы знаем, являюсь, эта записка вызвала бы что-то похожее на нежность. Мысленно я вижу Розу, преданно заботящуюся о том, чтобы все в жизни ее очаровательного работодателя шло гладко. Представляю, с какой теплотой он к ней относится, может, даже шутит с ней вместе, используя свое известное обаяние, чтобы она немного расслабилась.
