Моргана кивает с таким выражением, будто я только что открыла ей, где спрятан Грааль, и бежит к группе Эмануэле.
Берганца направляется к подозреваемому.
Глава 17. Слова имеют значение
Не успеваем мы подойти к Серджо Кантавилле (так зовут племянника Бьянки), как этот Серджо Кантавилла забывает, что находится в руках полиции в качестве главного подозреваемого и окидывает меня таким взглядом с головы до ног, что я чувствую себя так, будто только что показала ему свою медицинскую карту от гинеколога.
– А это кто? – подает голос он.
Да, кто я? Из неловкого положения меня выручает комиссар Берганца:
– Это агент «Интерпола» под прикрытием, и если посмеешь вести себя с ней хоть на йоту менее почтительно, чем с Девой Марией, я закрою тебя в камере с двенадцатью насильниками-геями. Сигарету?
Ничего себе. Впервые вижу комиссара в деле, и, должна сказать, он даже превосходит мои ожидания.
Двое агентов отворачиваются, скрывая смешки. Серджо Кантавилла тут же становится на восемь сантиметров ниже и принимает протянутую сигарету так, будто это приказ.
Курить здесь нельзя, это очевидно, но комиссар щелкает зажигалкой и затягивается, словно это самая естественная вещь в мире. Кантавилла, в свою очередь, выдает свое беспокойство, вдохнув так глубоко, что от сигареты остается всего три четверти.
– Итак, синьор Кантавилла, расскажите нам, – произносит Берганца, возвращаясь к дезориентирующему, формальному «вы». – Каково это – иметь настолько опрометчиво богатую тетю? – Дым он выдыхает в сторону, скривив рот, профессиональным движением заядлого курильщика. Говоря о медицинских картах, даже думать не хочу, во что превратились легкие комиссара.
– Я ей ничего не сделал! Ничего я своей тете не сделал, ничегошеньки, клянусь! – срывается на визг этот жалкий тип. Пытаясь подыскать слова, он одной затяжкой уничтожает еще четверть сигареты. Если подумать, возможно, по сравнению с некоторыми присутствующими легкие комиссара вовсе не в худшем состоянии.
– А я этого и не говорил. Хочу узнать, как у вас с ней дела. Тесные отношения? Или просто навещаете на Рождество? Возможно, какие-то подарки? Спонтанные или в ответ на просьбу?
Не совсем понимаю, специально ли Берганца задает такие расплывчатые вопросы безо всякой конкретики, чтобы посмотреть, в какую ловушку этот бедняга загонит себя сам, или скрывает тот факт, что у него нет ни одной зацепки. Пытаюсь поймать его взгляд, но комиссару, похоже, больше интересно наблюдать за реакциями на изможденном лице подозреваемого.
– Послушайте, комиссар… я свою тетю любил. Хотел сказать, люблю. Ну, не то чтобы прямо очень сильно, в смысле… мы не были так уж привязаны друг к другу… но я ее уважал, вот. То есть уважаю! Я хотел сказать, уважаю.
От взгляда на беднягу просто сердце разрывается. Начинает он фразу довольно дерзко, а потом за секунду теряет контроль. Сколько ему может быть: двадцать четыре, двадцать пять? Это видно по состоянию кожи, по волосам, которые уже начинают умеренно редеть, потому что в остальном, да еще издалека, со щетиной и в кожаной куртке он выглядит просто исхудавшим подростком, одним из тех жителей провинциальных городков, которым нужно больше заниматься спортом.
– Ах, какое неудачное использование времен, Кантавилла. Будь мы в романе Агаты Кристи, из ваших оговорок уже бы сделали вывод, что вы вашу тетю и убили. – Интересно, это Берганца так развлекается, играя как кот с мышкой? Кантавилла стонет и уже, похоже, находится на грани срыва. – Вы никогда не читали «Смерть лорда Эджвера»? Там есть один момент, знаете, где утонченные аристократы ведут приятную беседу о том о сем… – Кантавилле сейчас больше всего хочется разразиться серией криков: «Я не хотел! Не хотел так говорить!», но ему не хватает храбрости прервать комиссара, который, похоже, глубоко убежден в важности этого литературного примера, в который он сейчас углубляется. Хорошо, теперь сомнений нет: да, он так развлекается. – И тут кто-то мельком упоминает «суд Париса»… Вы знаете, что такое «суд Париса», Кантавилла?
– Конечно, знаю, – хрипит бедолага.
Но Берганца, естественно, собирается все равно ему объяснить.
– Как известно, речь идет о сюжете из древнегреческой мифологии, когда молодой Парис должен был выбрать самую прекрасную из богинь, Геру, Афину или Афродиту, и вручить золотое яблоко в качестве приза. – Комиссар неторопливо выпускает очередной клуб дыма и, заметив, что Кантавилла тем временем уже прикончил свою сигарету, протягивает и прикуривает ему еще одну.
– Возвращаясь к нашему роману Кристи, одна из присутствующих перепутала имя «Парис» с названием города «Париж» и неосмотрительно заметила, что теперь мнение Парижа в вопросах моды уже имеет не такое большое значение, как решения Лондона или Нью-Йорка. – Тут он вдруг предостерегающе поднимает палец. Кантавилла подпрыгивает на месте, ожидая чего-то ужасного, и вцепляется в новую сигарету как в спасательный круг. – Заметьте, – продолжает тем временем Берганца, полностью владея собой, – что эта двусмысленность между «Парисом» и «Парижем» возможна, только если читать роман на языке оригинала; отсутствием заметного успеха в Италии эта достойнейшая работа Агаты Кристи обязана долгой истории неуклюжих переводческих попыток.
Кантавилла выглядит так, словно его измотанные нервы вот-вот не выдержат. Двое агентов по бокам терпеливо молчат, привыкнув к методам работы своего начальника. Похоже, только меня одну эта мини-лекция искренне заинтересовала. Боже, мне почти хочется позвать Моргану и попросить его повторить все еще раз для нее.
– Итак, если вкратце… – И я восхищаюсь манерой речи Берганцы, как он говорит без малейшей иронии. – Присутствующие после этого замечания понимают, что эта женщина недостаточно разбирается в классической литературе, и путем логических умозаключений вскоре выясняют, что она не только обманщица, но и виновница преступления, вокруг которого и разворачивается сюжет. – Новая пауза, очередное ленивое облачко дыма. – И все это я рассказал, чтобы дать вам понять, Кантавилла, что следует внимательнее относиться к словам. Слова имеют значение и иногда даже могут разоблачить преступника.
– Я ничего не сделал своей тете, – стонет несчастный, растирая ботинком и второй окурок. Хотя на самом деле необходимости такой нет. Влажное нечто, покрывающее почти весь пол, наверняка может хоть целое барбекю потушить.
– Везите его в комиссариат, продолжим там. Я буду через минуту, – бросает Берганца. Полицейские встряхиваются, почти удивленно, и даже Серджо Кантавилла не может поверить, что комиссар пока больше ничего не хочет ему сказать.
Мы с ним пару мгновений наблюдаем, как племянник Бьянки исчезает в ночи за порогом под присмотром двух агентов, а потом Берганца поворачивается ко мне:
– Это не он.
– Потому что он идиот? – уточняю я. – Идиот всегда может заплатить умному.
