Все религии (ну или почти все) куда более нетерпимы к отступникам, чем к невежественным, заблуждающимся идолопоклонникам-простолюдинам, которых методом суровых убеждений обычно удается склонить к прозрению. Историк Гиббон пишет, что в иудейской среде той эпохи вероотступничество каралось смертью. Предположительно, это относится ко всем крупным автократическим государствам: Троцкого, например, убили в Мехико за отход от единственно правильной политической веры. Но при всей своей ненависти к вероотступникам такие государства нуждаются в них для наглядности – в качестве отрицательных примеров, чтобы другим было неповадно. Откажись-ка ты от прежней религии, выступи против нее, начни проповедовать нечто иное – и увидишь, что с тобой будет: копье в печень, ледоруб в затылок. Будь Юлиан, как правитель, недалек и шумлив, продажен, жесток и вероломен, сместить его было бы проще. Но, согласно одному из комментаторов, Юлиан был «в глубине души… христианским мистиком, только наизнанку». Кто у нас писал о нарциссизме тонких различий? Совершенно верно: Фрейд. Юлиан, стало быть, превратился в бельмо на глазу, в мишень для множества последующих теоретиков христианства и оставался таковым еще долгое время после того, как эта религия заняла господствующее положение на территории почти всей Европы и за ее пределами. Репутация императора оказалась живучей; Мильтон называл его так: «самый тонкий противник нашей веры».
Позднее Юлиан стал находить отклик у мыслителей эпохи Просвещения, агностиков, либертарианцев и прочих. Благодаря этому имя его и слава не померкли. Такие фигуры оцениваются в изменчивом свете истории: для одних Юлиан, по ироническому выражению Э. Ф., «стойкий оловянный солдатик», для других – чуть ли не младший брат Сатаны.
Юлиан был плодовитым автором: диктовал он так быстро, что временами его скорописцы за ним не поспевали. Сохранившееся его наследие – «Письма», «Оратории», «Панегирики», «Сатиры», «Эпиграммы» и «Фрагменты» – составляет три тома так называемой «Лёбовской серии» античной литературы, выпущенной издательством Гарвардского университета. В центральном сочинении, «Против галилеян», он формулирует свои претензии к христианской вере. Первоначально работа была написана в трех частях; ныне вторая и третья книги утрачены. Да и первая существует лишь в отрывках, зачастую воссозданных по трудам более поздних христианских авторов, которые цитируют Юлиана с целью опровержения его взглядов. При этом они, по сути, не смягчают ни его мнений, ни тона изложения. Юлианов текст начинается так:
Мне кажется правильным изложить перед всеми людьми те доводы, которые убедили меня, что коварное учение галилеян – вымысел людей, злостно придуманный. Не заключая в себе ничего божественного, используя склонную к вымыслам детскую, неразумную часть души, оно придало чудесным выдумкам видимость истины.
Юлиан намеренно именует христиан «галилеянами», а Христа «Назаретянином», чтобы представить их происхождение и верования как провинциальные. Он рассматривает их религию не как развитие иудаизма, а как его извращение – извращение настолько сильное, что иудаизм и эллинизм для него становятся ближе друг к другу, нежели каждое из этих вероисповеданий в отдельности – к христианству. Юлиан пишет: «Я всегда почитаю бога Авраама, Исаака и Якова», которые были халдеями, принадлежали «к роду священников и теургов»; при этом Авраам, подобно эллинам, «всегда приносил жертвы… часто пользовался гаданием по планетам… занимался птицегаданием».
По Юлиану, основополагающий миф галилеян – история Эдемского сада – «верх нелепости», а кроме того, несправедлив по отношению к Адаму и Еве, поскольку Господь точно знал, что произойдет, – перст Божий касался чаши весов. Что же до десяти заповедей: «Есть ли такой народ, который не считал бы необходимым соблюдать все эти заповеди, за исключением „не поклоняйся другим богам“ и „помни день субботний“?» Мысль о «Боге-ревнителе» заключает в себе «немалую клевету на Бога». С какой стати разумный человек станет поклоняться карающему божеству, одержимому идеей направлять всех и вся, презирающему нас и возлагающему на детей грехи отцов? Юлиан считает такие положения незрелыми и половинчатыми: «Что же, или Он не в силах был, или Он вначале не желал препятствовать культу других богов? Первое предположение – что Он оказался не в силах – нечестиво…»
Наперекор своим собственным апостолам, галилеяне возвысили Иисуса до уровня бога. Они чтят мощи мучеников, «прибавив к старому трупу свежие трупы. Можно ли достойным образом оценить эту мерзость?». А если взглянуть на некоторые советы и поучения, за которые держатся христиане? Иисус наказывал им продать все свое имущество и раздать выручку бедным. Вообразите хотя бы на минуту, как это будет выглядеть на практике:
Послушайте, какое прекрасное и общественно полезное повеление: «Продайте имения ваши и давайте милостыню; приготовляйте себе влагалища неветшающие». Можно ли придумать что-либо мудрее этой заповеди? Ведь если все тебя послушаются, кто будет покупателем? Можно ли хвалить такое учение? Если б оно получило силу, не осталось бы ни города, ни народа, ни единого дома; как может сохранить ценность дом или имущество, если все продано? А что, если все сразу во всем государстве начнут продавать, они не найдут покупателей, – очевидно, и я об этом умолчу.
Юлиан подробно излагает то, что дали миру греки и дружественные им «варвары» в сравнении с этими выскочками из Иудеи. «Разве дал Он вам начало знания и философскую образованность?» Астрономия пошла из Вавилона, геометрия – из Египта, теория чисел – из Финикии. Все эти дисциплины соединили и обобщили греки. «Надо ли называть таких людей, как Платон, Сократ, Аристид, Кимон, Фалес, Ликург, Агесилай, Архидам, или, лучше, ряд философов, полководцев, строителей, законодателей?» У иудеев не было ни одного военачальника под стать Александру Македонскому или Юлию Цезарю, тогда как «если сравнить притчи Соломона с изречениями Исократа, ты убедишься, я уверен, что сын Феодора выше „мудрейшего“ царя».
Религии греков и варваров происходят от осененных временем, глубоких, вековечных цивилизаций. Что могут противопоставить им иудеи и христиане?
А теперь вы, как пьявки, отсосали оттуда испорченную кровь, а более чистую им оставили. Иисус же, прельстивший худших из вас, прославился тридцати с лишком лет от роду и за всю свою жизнь не совершил ничего достопамятного, если не считать, что исцеления слепых и хромых и заклинания бесноватых в деревушках Вифсаиде и Вифании являются великими подвигами.
В тоне Юлиана сквозит выспреннее недоверие. Как сумела религия, опирающаяся на низшие слои общества и не имеющая под собой основы в виде истинной цивилизации, покорить греко-римский мир, пусть даже угасающий, в столь краткий срок и с такими опустошительными последствиями? В особенности когда законы управления, судейская система, экономика и красота, сконцентрированные в городах, рост числа научных дисциплин и занятия свободными искусствами проявлялись в иудейской среде лишь в жалком, зачаточном состоянии? Ответ в некоторой степени прост: иудеохристианство представляло собой не цивилизацию со своей религией, а деспотичную религию, поддерживаемую весьма скромной цивилизацией. Юлиан не вполне понимал, что это и делает христианство для многих уникально притягательным. «Цивилизация» как таковая могла в лучшем случае прийти позже; религия этих народов, собственно, и стала их цивилизацией. Обособленной, а потому абсолютистской и – неизбежно – монополистической.
