Но сейчас меня подстерегала опасность погрязнуть в самодовольстве, так что я отодвинул в сторону грезы и спустился с небес на землю доживать остаток своего срока.
Наперекор себе я продолжал читать о Юлиане Отступнике, которого в некотором смысле не мог отпустить от себя, как не мог отпустить Э. Ф. Вскоре я обнаружил в этом ложку дегтя: не все, что я написал, было правдой. Вместо того чтобы внести правку в свой текст, я добавил к нему следующее:
• Поначалу его не звали Юлианом Отступником. Раннехристианские авторы называли его просто Отступник, а это одно из прозвищ Сатаны. Его и считали дьяволом во плоти. Лишь позднее он обрел полное именование, наводившее на мысль, что главным его грехом был отказ от христианства.
• Раньше я считал историю смерти Юлиана от «христианского копья» выдумкой распространителей христианства, но это было не так: первым о христианском копье заговорил Либаний, друг и биограф Юлиана, а уж потом ее с энтузиазмом подхватили христиане.
• Еще одна ошибка – или невольная оплошность: сказав, что Юлиан «сочинил и опубликовал» сатиру «Брадоненавистник», я не учел, что означал второй глагол в те времена. Я представлял себе, что произведение тем или иным способом было размножено и вся Антиохия вздрагивала от императорской сатиры. Но «публикация» сводилась всего лишь к следующему: текст вывесили неподалеку от дворца, на Слоновьей арке, «дабы все прочли и переписали». Многие ли повиновались – этого нам знать не дано, да к тому же император и его когорты вскоре покинули город. Вероятно, Юлиан написал это произведение главным образом для того, чтобы потешить себя и своих приближенных, и это роднит его деяние с «псевдоречами поздней Античности, которые не оглашались вслух и не предназначались для этой цели».
• Все это время я (вслед на Э. Ф.) называл христианство монотеизмом. В конце-то концов, так мы его воспринимаем по сей день. Однако эллинисты рассматривали христианство как политеистическую религию, включающую в себя идею триединого Бога – Отца, Сына и Cвятого Духа. В Англии такое представление бытовало вплоть до семнадцатого века: «Юлиан» Джонсон отвергал католицизм именно как «политеистическую» религию.
• Оказывается, история о том, как святой Меркурий и святой Василий объединили свои метафизические силы, была «позднехристианским изобретением». И что совсем уж прискорбно, святого Меркурия, «как и большинства раннехристианских мучеников», не существовало вовсе.
А теперь – самое главное. Я, наверно, всегда инстинктивно (или по лености ума) считал, что те прекрасные мифы и громогласно вещающие о спасении жития мучеников, хотя и, несомненно, «улучшенные» в процессе передачи из уст в уста, имели под собой какую-то основу, привязанную к грубой реальности. Глядя на великое произведение живописи со сценой кровавого мученичества, ты начинаешь невольно и твердо верить, что видишь нечто, имевшее когда-то место. Однако все священные сборники, такие как «Деяния христианских мучеников» и последовавшие за ними трактовки, – это всего лишь назидательный вымысел, а не Реальные Жизнеописания. Современные ученые сходятся не только в том, что лишь небольшая часть этих знаменитых мучеников действительно существовала, но и в том, что их реальна численность крайне мала. Разумеется, многие христиане были убиты «всего лишь» за принадлежность к христианской вере (и за отказ отречься от своей веры в зале суда), но все равно их было меньше, чем считалось ранее. «Трезвые расчеты» показывают, что в первые триста лет христианской эры «по приговору светских властей Римской империи были казнены от двух до десяти тысяч христиан». (Куда там святой Урсуле с ее одиннадцатью тысячами дев!) А вот то, что касается числа добровольно принявших смерть в твердой надежде скорой отправки на небеса, то здесь «даже Отцы Церкви не могут назвать больше одного-двух случаев добровольного мученичества». Далее: мы думаем (ну или я думал), что язычники убивали христиан, а христиане – язычников по принципу «око за око, зуб за зуб». Такое бывало, но в количественном отношении эти случаи намного уступают случаям насилия среди приверженцев разных течений христианства. (Нарциссизм тонких различий.) Как говорил Аммиан Марцеллин, «дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях»; ему саркастически вторит Гиббон: «Мы должны сознаться, что во время своих внутренних раздоров христиане причинили одни другим гораздо более зла, чем сколько они потерпели от усердия неверующих».
Вначале, признаюсь, это меня обескураживало. Но с учетом этих сведений я сделал два вывода. Во-первых, из богословов зачастую выходят замечательные писатели. А во-вторых, историческое заблуждение является одним из главных факторов создания религии. Кроме того, я кое-что узнал о загробной жизни святой Урсулы. В начале XII века, когда Кёльн стал разрастаться за пределы старой городской стены, во время земляных работ было найдено огромное захоронение – десятки тысяч скелетов. К тому времени город уже привлекал толпы паломников; но тут археология (если это не слишком современный термин) изящно подтвердила религиозное предание. К тому же местному епископу явилась голубка, чудесным образом точно указавшая, которые из найденных останков принадлежат этой святой. Тысячи скелетов и шесть сотен черепов были перенесены в сооруженный для этой цели храм Святой Урсулы. Эта самая большая костница к северу от Альп долго служила утешительным доказательством правдивости легенды и на протяжении веков манила к себе христиан. Увы, анализ ДНК показал, что тем костям примерно две тысячи лет, а найдены они были на древнеримском кладбище. Однако паломники ничтоже сумняшеся тянутся, как и прежде, к этим самозваным реликвиям.
Найдя в адресной книжке Э. Ф. имя Анны, я даже вздрогнул. Наши контакты прервались вскоре после того, как она без приглашения заявилась на тот самый обед, что выглядело заключительной провокацией, то ли умышленной, то ли нечаянной. Но это дело прошлое. В какой-то момент она вернулась в Голландию: в книжке значился ее адрес в Алкмаре. В своем мишленовском путеводителе я нашел сведения об этом городке. Сырная столица Голландии. Весовая палата. Каналы, старинные здания, художественный музей. Почему бы и нет, подумалось мне.
Разумеется, никакого электронного адреса. Я вспомнил, как Э. Ф. сравнивала интернет с железными дорогами. Заманчивое ощущение удобства, которое не приносит никакой нравственной пользы. Так что Анне я написал старомодное письмо: в самом деле, ни с того ни с сего – просто увидел ее имя в адресной книжке Э. Ф. (пусть понимает, как хочет), собираюсь посетить Амстердам, могу заехать в Алкмар поездом или автобусом. Пообедаем, посмотрим картины в память об Э. Ф., купим сыров… а если не срастется, то подожду ее приезда в Лондон. Писать старался безлико. Помню, что вызывал у нее нешуточное раздражение. Она досадовала, когда подозревала меня в нахальстве или эгоизме, но в равной степени – когда усматривала во мне бесхребетность или нерешительность. В глазах Анны я, похоже, не имел внутреннего стержня, а потому не знал инстинктивных нравственных ориентиров. Вот так она трактовала мою личность. Я поставил подпись и добавил адрес электронной почты.
По своему обыкновению, Анна тянула с ответом, пока я не потерял всякую надежду. И вот наконец мейл. Можно встретиться в любой четверг сентября, в тринадцать часов у входа в Музей искусств. Никакого объяснения по поводу дня недели или конкретного часа. Никакого «буду рада встрече». Либо да, либо нет, сейчас или никогда. Я, в свой черед, решил ее помурыжить и выбрал последний четверг месяца.
