Я думал о Юлиане, о том, как осмысливали и переосмысливали его личность уходящие столетия: будто он расхаживал по сцене истории в лучах разноцветных прожекторов. Ага, да он красный; ну, скорее оранжевый; ничего подобного – густо-синий, граничит с черным; да нет же, просто черный. По-моему, сходное впечатление, хотя и не столь драматичное, без крайностей, производит на нас жизнь любого человека: он по-разному видится родителям, друзьям, врагам, возлюбленным, детям; случайные прохожие вдруг подмечают его истинную сущность, тогда как старинные знакомцы напрасно силятся его понять. А потом этот человек смотрит на тебя – и видит совсем не то, что ты сам. И впрямь: заблуждение является одним из главных факторов создания личности.
Могу признать, хотя и с запозданием, что одни – например, такие, как Джефф, – попросту не воспринимали Э. Ф., а другие хотели от нее чего-то иного. Готов также допустить, что многие – возможно, даже бóльшая часть нашего потока – спустя годы вообще забыли ее или же вспоминали как единственный в своем роде занятный курьез.
Но я не переживал. Наоборот, от этого она еще в большей степени принадлежала мне одному.
Вернемся к началу: Элизабет Финч стоит перед нами и говорит прямо как по писаному, не оставляя заметных пробелов между мыслями и речью, уравновешенная, элегантная, будоражащая, цельная. Была ли она отшлифованной личностью, которая годами доводила до совершенства свой имидж? Другими словами, искусственной, притворной. Не исключено; однако такого рода искусственность работает на достоверность. Именно это подразумевала и даже озвучивала Э. Ф. Улавливаете смысл? Каждый из нас может припомнить знакомых, которые используют отшлифованную, то есть искусственную простоту как способ существования в этом мире. Назовем их мнимо-наивными. Э. Ф. не была ни мнимой, ни наивной, более того: она существовала на противоположном конце спектра, но не выходила за его пределы.
Скажем так. Я наблюдал за Э. Ф. в лекционной аудитории, издалека – на вечеринках (с которых она всегда сбегала пораньше) и во время наших с ней многочисленных обедов. Она была мне другом, и я ее любил. Своим присутствием и примером она заряжала мои мозги и подталкивала меня совершить качественный скачок в осмыслении мира. Я прочел ее записи, которые она никому не показывала; я исследовал карандашные пометки, все до единой, в завещанных мне книгах. Но вероятно, все наши встречи и беседы, как и все мои воспоминания о них (воспоминания – это в конечном счете функция воображения), были и остаются фигурами речи. Наверное, по существу я «знаю» и «понимаю» Элизабет Финч не лучше (хотя и по-другому), чем «знаю» и «понимаю» императора Юлиана. И когда я это уяснил, пришла пора остановиться.
Я снова вижу ее: она склоняется ко мне через ресторанный столик после того, как я предпочел говяжий эскалоп нашей с нею традиционной пасте. «Ну как? – нетерпеливо спрашивает она. – Сплошное разочарование?» А впечатление такое, будто она одновременно спрашивает обо всем: о жизни, о Боге, о погоде и правительстве, о любви и смерти, о бутербродах и неоконченных шедеврах.
И вот еще что: она задумала книгу об императоре и его роли во всемирной истории, но дело застопорилось. То ли навыка не хватает. То ли мешает историческая и богословская казуистика. То ли сам Юлиан оказывается не таким, как она думала. То ли изначальная грандиозная дерзновенность этого замысла никак не вознаграждается: «Ты победил, галилеянин бледный», но это не открыло заметного подхода к эмоциональной холодности и папскому авторитаризму христианской Европы – ни к безрадостному, отягощенному чувством вины протестантизму, ни к порочному, отягощенному чувством вины католичеству. А если и наметился такой подход, то ей не суждено было освоить его первой.
И тогда она уничтожила все написанное (до или после своего «мученичества»?), а предварительные наметки и мысли передала другому – мне. Зная, а может, и не зная, что доверяет их тому, кто печально известен своими заброшенными проектами. В любом случае она не могла не оценить иронию такого положения.
Хотя Э. Ф. редко полагалась на волю случая, сдается мне, как ни смешно, что именно так она и поступила, оставив мне свои литературные крохи. Да, «как ни смешно»: не будем забывать, что ей было присуще тонкое, ироничное остроумие. А хватит ли у меня интереса или энергии нащупать подход, который она наполовину стерла, – это как раз и осталось на волю случая. Только случай мог решить, сделаю ли я попытку хоть как-то воссоздать ее «книгу». Не говоря уже о попытке (которой она и вовсе не могла предвидеть) воссоздать ее жизнь.
Вот я и решил положиться на волю случая, на волю судьбы. Сохраню все, что получилось, в ящике письменного стола – быть может, вместе с записными книжками Э. Ф. Временами я представляю, как после моей смерти кто-нибудь из детей находит эту рукопись.
– Ой, смотрите-ка, папа книжку накропал! Кто-нибудь хочет почитать?
– Наверняка очередной заброшенный проект.
– Прямо как мы.
Вслед за тем разговор их, скорее всего, перейдет на мои никудышные отцовские качества. А распечатку вернут в ящик стола, предоставив домработнице переместить ее в мусорный бак.
Нет, я к ним несправедлив. В ком-нибудь одном, быть может, шевельнется сентиментальность, некоторая пытливость к отцовским интересам. Другой, полюбопытствовав, кто такая Элизабет Финч и была ли между нами любовная связь, прихватит с собой записные книжки, но, скорее всего, будет разочарован (слишком много выводов, слишком мало повествования) и отправит их в макулатуру. Не исключено и другое: моя «книга», если она заслуживает такого слова, перекочует в другой ящик другого стола и дальнейшая судьба ее окажется в руках того, кто еще не родился.
Так было бы справедливо. Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет. Эта вещь более не в моей власти и потому не сможет стать мне помехой на пути к свободе и счастью.
А если вам слышится какой-то иронический смех, то исходит он от меня.
Благодарности
Хочу поблагодарить моего брата Джонатана Барнса за устранение множества ошибок, а также Мэттью Белла, Питера Бина, Ванессу Гиньери, Кристи Клинкерт, Гермиону Ли, Питера Милликена, Сумайю Партнер, Роберта Приста, Стефана Ребенича, Ритчи Робертсона и Джорджа Сиримиса.
Примечания
С. 20. …«Золотой легенде» – средневековом собрании христианских чудес и мученичеств. – «Золотая легенда» («Legenda Aurea») – собрание христианских легенд и житий святых, составленное ок. 1260 г. Иаковом Ворагинским. В XIV–XVI вв. была второй по популярности книгой после Библии.
С. 21. …Урсулу сопровождали одиннадцать тысяч дев… последовательное изложение этой истории на холстах Карпаччо. – Цикл картин венецианского живописца Раннего Возрождения Витторе Карпаччо (1465–1520) к житию святой Урсулы состоит из девяти произведений и хранится в венецианском музее Галерея Академии.
…организовать такое турне, тем более что мистер Томас Кук тогда еще не родился. – Томас Кук (1808–1892) – британский предприниматель, родоначальник организованного туризма. Первое в истории туристическое агентство было открыто им в 1841 г. и работало до сентября 2019 г.
