— Янс! Феннинг! Помогите мне втянуть его! — закричал Рэндольф, выяснив, за какую именно веревку хватается Дальгрен, и начал втаскивать его наверх. Янс вложил всю свою силу в эту задачу, как и священник.
Мэтью Корбетт, однако, не принял участия в этой попытке спасти жизнь. Он вспоминал тот момент, когда нож Дальгрена перерезал горло бедной, убитой горем девушке, которая и так толком не жила даже, а имитировала какое-то болезненное подобие жизни, обитая в мире своих фантазий. Он вспомнил выражение шока на ее лице, вспомнил свое собственное бессилие, вспомнил, что мог лишь смотреть, как жизнь утекает из нее, пропитывая деревянные половицы. Ох, сколько же там было крови… сколько боли было в этой комнате… хижина, которая — Куинн надеялась — должна была стать домом, полным любви для нее и для ее милого Дэниела.
Это было неправильно, думал Мэтью. Это было нечестно.
Он стоял один и с трудом мог двигаться, когда следующая волна напала на корабль, смыла молодого человека с ног и заставила распластаться на спине.
Трое мужчин продолжали делать замечательную работу, втаскивая графа Дальгрена в этот единственный оплот безопасности. Они скоро поднимут его на палубу. Веревка протягивалась от трех Добрых Самаритян к Сыну Сатаны.
Ладно, подумал Мэтью.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, он обнаружил, что поднялся, поставил ногу на транец и принялся с силой тянуть топор за рукоять, высвобождая его из древесины. Он ждал, когда корабль начнет подниматься и опускаться снова, и разгневанная вода потечет по его спине. Затем над ним взял контроль некий хладнокровный инстинкт, подсказывающий, что, как только Дальгрен окажется на борту, он тут же вновь попытается убить его. И, если это не удастся сделать здесь и сейчас, он предпримет еще не одну поездку до прибытия в Англию. Мэтью зашагал по палубе в сторону бушующего шторма и трех мужчин на корме.
Его лицо было маской, не показывающей никаких эмоций. Все они были заперты внутри и, возможно, это было свободой маски… возможность показать миру фальшивое лицо, держа мучение глубоко в себе… способность показать миру ложное лицо, сконструированное под обстоятельства.
Кто бы поверил ему из всей этой корабельной компании, если бы он вдруг потребовал, чтобы Дальгрена посадили под замок и продержали так до самого порта? Кто бы это поддержал? Пьяный капитан? Эти благонамеренные, ничего не подозревающие мужчины? Проклятье, да на этой раскуроченной посудине хотя бы клетка была?
Нет, решение нужно было принимать сейчас.
Он достиг кормы. Веревка была натянута. Дальгрена уже почти втащили.
Мэтью поднял топор и с максимальной силой, которой только могла его наделить холодная ярость, опустил оружие на то место, где канат крепился к кормовому транцу.
Удар не полностью перерезал веревку, потому что она была толстой, как кулак Магнуса Малдуна, но это помогло ослабить три мужские хватки, потому что они втроем изумленно посмотрели на Мэтью, и, когда молодой человек поднял топор снова, Феннинг упал, подняв руки вверх, как будто боялся удара безумного юноши. Рэндольф и Янс могли лишь тупо смотреть на него.
Второй удар… и веревка почти оторвалась, но не до конца.
— Прошу! Вытаскифайте меня! — Дальгрен болтался рядом с кормой, его рот был полон воды. Ничего, подумал Мэтью, еще немного, и этот прусский гад хорошенько искупается.
— Что ты творишь? — воскликнул кузнец. Янс отвлекся от задачи, и теперь только Рэндольф держал канат, который с трудом удерживал собственный вес.
— Я творю справедливость, — ответил молодой человек очень спокойно и с ничего не выражающим лицом опустил топор в третий раз. Лезвие глубоко ушло в дерево и полностью рассекло веревку. Рэндольф отшатнулся, потому что в следующее мгновение он мог рассчитывать только на поддержку воздуха.
Послышался резкий, высокий крик, когда так называемый хозяин понял, наконец, что его ботинки не будут более топтать палубу «Странницы». Мэтью было интересно, хватит ли у этого человека присутствия духа ухватиться еще за одну веревку. Он отпустил топор, оставив его торчать там, куда тот врезался, подошел к корме и посмотрел, как судно удаляется от графа Антона Маннергейма Дальгрена, которого подняла на плечи Атлантика — сильная и мощная, как проснувшийся ото сна гигант. Мелькнул ли в море последний проблеск светлых волос пруссака, или это была лишь кучка водорослей, поднятых со дна?
А затем корабль соскользнул вниз под громовым ударом, водные стены выросли вокруг него, но теперь толкали с заметно меньшей силой, хотя были все такими же вспененными и яростными.
Мэтью вдруг понял, что нос у него кровоточит. Крови набежало уже много — он мог даже попробовать ее на вкус. Молодой человек приложил руку к лицу, затем посмотрел на то, как дождь обмывает его испачканные красным ладони.
— Мы сделали это! — крикнул кто-то позади них.
Все повернулись на голос. Там стоял Изекия Монтгомери, напоминая по красоте наполовину утонувшую крысу, а сзади него в изломанной носовой части корабля маячили и другие фигуры, хотя их было очень тяжело разглядеть, даже несмотря на свет масляных ламп, которые они держали. Четыре фигуры двигались так, как будто прекрасно знали, что надо делать.
— Я пошел вниз! — выдохнул Монтгомери. Похоже, ему в носовой части корабля досталось даже сильнее, чем здешним, кормовым смельчакам. — Сообщил экипажу о том, что мы пытаемся сделать! И четверо из них согласились помочь!
— Что они сделали? — просил Янс.
— Бросили якоря! Усилили лобовое сопротивление корабля и сказали, что это удержит нас от крена!
— Совершенно верно, — сказал Мэтью. Хотя на деле не сказал, а едва слышно пробормотал, поэтому не был уверен, что его кто-нибудь услышит. Впрочем, разве это важно? Нет.
— Что здесь произошло? — спросил Монтгомери. Он увидел обрезанный канат, отметил выражение лица Рэндольфа и воткнутый в транец топор, на основе чего понял, что произошло что-то неладное. — Граф! Где Дальгрен?
— За бортом. Уже утонул, вероятнее всего, — сказал кузнец. — Его слуга убил его.
— Что?
— Я все видел! — воскликнул Феннинг. — Они начали драться друг с другом, как два разъяренных зверя. У Дальгрена был топор… может, он забрал его у своего слуги, я не знаю. Выглядело это так, как будто он изо всех сил старался убить юношу… но я не знаю, кто все это начал! А потом… ну… граф выпал за борт, а этот, — и палец обличительно указал на Мэтью Корбетта. — Оборвал его жизнь, обрезав веревку! Это было хладнокровное убийство! Это не будет признано самозащитой ни в одном уголке Англии!
— Мой Бог! — воскликнул Монтгомери. — Слуга убил своего господина? Но, Боже, мальчик, зачем ты совершил такое преступление?
У Мэтью не было ответа. По крайней мере, никому из этих людей не доведется узнать ответ на практике.
Голова все еще болела, в ушах стоял звон, и юноша был очень слаб. И все же он знал, что ответа от него ждут, поэтому сказал:
