— Никуда ты не пойдешь! — Лиллехорн резко протянул свободную руку, чтобы ухватить мальчишку за плечо, поскольку тот отступил на шаг. Вернее, он лишь повернул голову, изучая пути отступления, а ноги его остались на месте. — Забери газету, Нэк, — приказал Лиллехорн.
Указание было исполнено.
— Мой управляющий выпорет меня за это! Он пересчитывает все заработанное и сверит с числом копий, — жалобно запротестовал мальчик.
— Позволь дать тебе совет. — Лиллехорн отпустил плечо мальчишки и провел кончиком трости по его щеке. — Скажи своему управляющему, что он обсчитался и изначально положил тебе на одну копию меньше. Посмотри ему прямо в глаза, когда будешь это говорить, и поверь в это сам. Поверь в это так сильно, как ни во что никогда не верил, и это станет правдой. У тебя будет значительно меньше проблем в жизни, если ты научишься так делать.
Мальчик молча на него уставился. Затем его брови поползли вверх — слегка насмешливо — и он сказал:
— Ээ… спасибо?
— На здоровье. А теперь беги. — Лиллехорн слегка похлопал его кончиком трости по щеке, и мальчик побежал прочь, унося с собой едва ли не самый ценный урок того, как быть искусным лжецом. Лиллехорн же выхватил «Булавку» из рук Нэка, прежде чем тот успел прочесть хоть слово.
Уставившись на газету с победным выражением, Лиллехорн почти нараспев произнес:
— Наведаемся в кофейню мистера Чомли. Он уже понимает важность бесплатной чашки кофе для трудолюбивого служителя закона.
— Двух трудолюбивых служителей закона, — осмелился поправить его Нэк, неуверенно хихикнув.
— Хм, — неопределенно буркнул Лиллехорн в ответ. Выражение его лица застыло.
Они шли бок о бок. Один следовал за другим уже несколько лет, начиная с Нью-Йорка и вот теперь — в Лондоне. Пока они брели вдоль Стоункаттер-Стрит к заведению мистера Чомли, расположенному на Норвич-Стрит, Лиллехорн размышлял о том, что, похоже, в этот декабрьский день 1703 года все шесть сотен тысяч жителей города выбрались на улицу, чтобы пообщаться и поделиться новостями. В воздухе витал ядовитый душок их ворчания, поводов для коего у них всегда набиралась целая телега. Причем, разговоры эти были такими, будто каждый житель успел подержать «Булавку Лорда Паффери» в своих перчатках. О, сколько пафоса было в речах этих причудливых лондонских пижонов! И все они шныряли из стороны в сторону, демонстрируя свои новомодные щегольские зимние наряды, новые шляпы и дорогие напудренные парики. Напыщенные снаружи, они не стеснялись показывать грубость своих характеров: шли, бесцеремонно толкаясь локтями, задевая друг друга и прорываясь в таверны, желая отведать горячих запеченных в тесте яблок. Они приветливо кивали и улыбались фальшивыми улыбками, в глазах их блестела сталь, а зубы готовы были перегрызть глотки соседским детям, если это поспособствует их процветанию в этом городе.
Он знал их. Знал, что они думали о нем, когда искоса поглядывали на него, словно на кучу лошадиного навоза, оставленного посреди улицы. Казалось, они боятся наступить на него своими начищенными ботинками. Да, он знал их. И он ненавидел их — за мысли, за фальшь, за внешность. В последнее время Лиллехорн с особой тоской осознал, что он здесь чужак. Он больше не был истинным английским подданным — на нем остался отпечаток нью-йоркской неотесанности, и он носил ее на себе, словно воровское клеймо. Он оборачивал себя в такие же новомодные одежды, что и они, но нью-йоркский дух просачивался наружу, как бы Лиллехорн ни пытался его скрыть. Его суть — точнее, ее призрак — словно витал вокруг нынешнего помощника главного констебля с целью предать его. На последнем званом ужине, где Лиллехорну довелось присутствовать, он почувствовал тяжелый груз позора на себе, вертясь, словно уж на сковороде, в попытках остроумно отшутиться от собственного незнания: он понятия не имел, какую вилку нужно использовать для блюда из запеченного сала. Он боялся, что утратил всю свою изящность за годы, проведенные на другом берегу Атлантики. Ощущал, что прежние остроумные английские шутки теперь кажутся ему грубыми замечаниями, призванными унизить и обидеть колонистов. И все эти колкости истинные англичане произносили сквозь плотно стиснутые зубы.
Будь его воля, Лиллехорн бросил бы все и отбыл на первом же корабле, отправляющемся в колонии, но… у него здесь было видное положение. Его жена Принцесса вцепилась в этот город, словно хищный моллюск в добычу. Ее угнетающий — по крайней мере, для Лиллехорна — отец и столь же неприятная мать заплатили за очень хорошее жилье для своей дочери и ее мужа. Они купили им всю мебель и даже двух лошадей, предназначенных для езды в купленном ими же экипаже, поэтому…
Поэтому встречайте Гарднера Лиллехорна, помощника главного констебля, счастливейшего жителя величайшего города из городов — Лондона — и бывшего колониста из Нью-Йорка, куда он, по-видимому, больше никогда не вернется.
Но правда заключалась в том, что только там, за океаном, он чувствовал себя действительно значимым. У него была там важная работа, и он пользовался всеобщим уважением. Ну… или почти всеобщим. Здесь же у него был высокий титул, но, по сути своей, он был никем, просто грязью под чужими ногами. Над ним стояло много более высоких титулов и чинов!
— Черт, как же здесь людно! — бросил он в воздух, не обращаясь ни к кому конкретно, пока наравне с Нэком продирался через толпу под порывами холодного ветра. Снег яростно летел прямо в лицо. Низкие серые облака в небе причудливо переплетались с черными потоками коптящего дыма, поднимавшегося из промышленных дымоходов, которые возвышались даже над самыми респектабельными районами города. Эта картина служила неким напоминанием населению, что всего один неверный шаг и неудачное стечение обстоятельств может превратить любого из прекрасной лондонской элиты в покрытого грязью рабочего, прикованного к каторжному труду — подбрасывать новое топливо в прожорливую пасть Лондона.
Через несколько минут вывеска с синими буквами, гласящая «Кофейный Зал Чомли», появилась в поле зрения, принеся путникам огромное облегчение. Лиллехорн — в компании Нэка, следовавшего за ним по пятам — с радостью вырвался из бесконечного людского потока Лондона и вошел в кофейню. Угольная печь и кирпичный камин насыщали помещение приятным теплом, а висящие фонари рассеивали мрак. Хотя в зале — к огорчению Лиллехорна — уже было довольно много посетителей, он все же решился здесь остановиться и вместе со своим компаньоном направился к пустующему столику в дальнем конце помещения. Сняв пальто, он грузно опустился на стул с высокой спинкой, стоящий под пыльным масляным портретом сурового джентльмена, лицо которого имело весьма хмурый вид. Этот джентльмен, казалось, сердито взирал на новое поколение лондонцев, осуждающе рассматривая его из своего убежища в Вечности.
— Кофе, конечно же! — сказал Лиллехорн молодой девушке, подошедшей, чтобы принять заказ. Он уже начал разворачивать перед собой «Булавку». — Два! — выкрикнул он, опомнившись, прежде чем Нэк успел разинуть свой зубастый рот и напугать девушку. — Черный, слегка подслащенный, — продолжил он, не потрудившись осведомиться, устроит ли это Нэка. — О… и, кстати, — пробормотал Лиллехорн шелковым голосом, поскольку сейчас его обслуживала не та девушка, что три дня назад, во время его последнего визита, — напомните мистеру Чомли, что это заказ специально для Гарднера Лиллехорна, эсквайра
[1]. Ему известны мои имя и должность, поэтому со счетом проблем не возникнет.
