Однако Дюркгейм сомневался в том, что нечто столь распространенное и влиятельное, как религия, может быть настолько бесполезным и даже вредным. В ранние времена, пребывая на грани смерти, люди вряд ли могли заниматься таким пустым теоретизированием, ведь верования, не способные дать практических выгод, были бы скоро отброшены, сменившись более адаптивными.
Никто не станет спорить с тем, что человек проявляет интерес к познанию окружающего мира и, следовательно, направит на это познание свои мыслительные силы. Помощь вещей, с которыми человек находился в непосредственном контакте, была настолько необходима, что он неизбежно пытался постичь их природу. Но если, как утверждает натуризм, религиозная мысль была рождена из этих специфических размышлений, то становится необъяснимым, как смогла бы она выжить после первых же проверок, и почему она утвердилась. Если, по сути, мы имеем потребность в понимании вещей, целесообразным будет действовать в соответствии с их природой. Но образ вселенной, который дает нам религия, особенно в начале своего существования, чрезвычайно несовершенен, чтобы он мог привести к практическим действиям, полезным в «земном» мире. В соответствии с этим образом вселенной вещи есть живущие и мыслящие сущности – сознания, личности, превращенные религиозным воображением в посредников космических явлений. И человек не мог сделать их полезными себе благодаря тому, что постиг их в этой форме и относился к ним в согласии с таким представлением. Он возносил им молитвы, прославлял их на празднествах, приносил им жертвы, налагал на себя посты и лишения – но этим он никак не мог обезопасить себя от вреда, который они могли ему причинить, и не мог заставить их служить себе. Такие действия могли бы обернуться успехом лишь в крайне редких случаях, прямо говоря, чудесных. Если суть религии заключалась в том, чтобы дать картину мира, способную направлять нас в наших с ним отношениях, тогда религия никоим образом не смогла бы выполнить свое назначение и человечество не замедлило бы с тем, чтобы заметить этот факт. Неудачи, бесконечно более частые, нежели успехи, быстро бы показали людям, что они на ложном пути, и религия, постоянно сотрясаемая этими непрерывными разочарованиями, не просуществовала бы долго (Durkheim [1912] 1995, 76–77).
Поскольку религиозные верования дают слишком неадекватный образ физического мира, «земная полезность» религии должна крыться в чем-то еще. Дюркгейм предположил, что религия действует как сила, организующая общественную жизнь через сохранение границ групп и через предписания о должном поведении тех, кто входит в эти группы. Для Дюркгейма сущность религии заключалась в разделении священного и мирского: «Религия представляет собой единую систему верований и практик, имеющих отношение к священному, то есть к вещам особым и запретным, и соединяющих в единое нравственное сообщество, называемое Церковью, всех, кто придерживается их» (Durkheim [1912] 1995, 44). Сходство между этим пассажем и заявленной в главе 1 биологической концепцией человеческих групп, объединенных этическими системами, несомненно. Если прибегнуть к современным эволюционистским терминам, то можно сказать, что Дюркгейм понимал религию как адаптацию, позволяющую человеческим группам действовать в качестве гармоничных и согласованных единиц. Полагаю, это и есть главный тезис функционализма в общественных науках в приложении к религии.
Кроме этого главного положения Дюркгейм предложил еще и сложное, передовое видение того, как именно религия выполняет свои функции. Он полагал, что социальная группа – это весьма абстрактное образование, и его нужно явить человеку в символах, доступных для понимания: «Во всех своих отношениях и в любой момент истории общественная жизнь возможна лишь благодаря обширному символизму» (Durkheim, 223). А значит, религия – это символическое выражение общества. Так, племена часто делятся на кланы – на основе сложного смешения отношений родства по крови и по браку. Каждый клан представлен тотемом (обычно образом животного или растения), удостоверяющим принадлежность к нему, а каждый тотем ассоциируется с набором священных предметов и практик, управляющих поведением членов клана. Дюркгейм полагал, что символическая эмблема принадлежности к группе и аура священности, окружавшая предписанные модели поведения, были необходимы для того, чтобы кланы существовали в качестве действующих групп. Он также полагал, что для поддержания целостности групп те, кто в них входил, должны были время от времени собираться вместе. Религиозные ритуалы и другие торжества, проводимые во время этих собраний, отличались таким эмоциональным накалом, что члены групп сохраняли групповую идентичность даже вдали друг от друга.
Некоторые из предположений, характерных для функционализма Дюркгейма, звучат весьма правдоподобно и в наши дня. Например, Дикон (Deacon, 1998) недавно утверждал, что способность оперировать символами отличает человека от всех других животных и развилась, чтобы придать законную силу социальным контрактам, таким как брак. Если он прав, это станет впечатляющим подтверждением указания Дюркгейма на то, что общественная жизнь людей возможна только благодаря обширному символизму. Однако некоторые из других предположений Дюркгейма сегодня кажутся устаревшими; впрочем, это не очень удивительно, если учесть, какой путь прошли общественные науки с 1912 года. Для наших целей нам необходимо отделить главное положение Дюркгейма о том, что религия – это адаптация, проявляющаяся на уровне групп, от множества его других идей о том, как религия выполняет свои разнообразные функции. Был ли Дюркгейм прав в главном, ошибаясь только в деталях? Или в главном он тоже заблуждался?
Новое поколение
Старк и другие сторонники теории рационального выбора обсуждают Дюркгейма во многих контекстах. Сам Старк считает, что Дюркгейм слишком широко определял религию (и это определение следует сузить до верований в сверхъестественные силы), но ставит ему в заслугу проведение корректного различия между религией и магией. Но в целом Старк относится к работе Дюркгейма – и, в общем, к функционализму – как к парадигме давно отвергнутой и не заслуживающей того, чтобы к ней возвращаться, и цитирует великого британского антрополога Эдварда Эванс-Притчарда: «Человеком, превратившим общество в бога, был Дюркгейм, а не дикарь» (Evans-Pritchard 1956, 313).
Эванс-Притчард, в отличие от Дюркгейма, жил среди людей, которых изучал. Его работы, описывающие быт и жизнь нуэров и иных племен Африки, до сих пор считаются классикой, а его фундаментальный труд по теориям примитивной религии (Evans-Pritchard 1965) – это прекрасный пример того, какое поколение антропологов пришло вслед за поколением Дюркгейма.
Эванс-Притчард (Evans-Pritchard 1965, 56–64) дает краткое и точное изложение теории религии Дюркгейма, завершая такой оценкой:
Главное положение теории Дюркгейма более чем точно, оно гениально и образно, почти поэтично. Он глубоко проник в психологический фундамент религии: искоренение самости, отрицание индивидуальности, отказ наделять ее смыслом и даже правом на существование – и позволение ей существовать лишь как часть чего-то более великого, нежели самость, и отличного от нее. Но боюсь, мы должны еще раз сказать, что все это «просто сказки» – истории, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть (64).
