4. О смирении и неэгоистичной сути ритуала:
Успех ритуала зависит от цели, с которой его проводят участники. Всякий ритуал, задуманный для того, чтобы потешить самолюбие, проводится напоказ, а значит – это духовный фарс. Но любой ритуал, в котором участники приглашают духов прийти и помочь в чем-то, с чем сами люди справиться не способны, или ритуал, в котором воздается честь за божественные дары – такой ритуал, весьма вероятно, будет действенным (27).
Заклинание – это зов, посылаемый человеком духу. Вызывать духов – значит обращаться к невидимому. Язык заклинания не должен смешиваться с приказами или командами… И что бы ни случилось, в ритуале должно господствовать смирение (53).
5. О взаимных упреках:
Чьи-либо прегрешения по отношению к общине выявляются в ходе похоронного ритуала и вызывают особый вид печали. Смерть напоминает человеку, не исполняющему своих обязательств перед общиной: раскайся в совершенных прегрешениях и сожалей о них (80).
6. О различии между священным и мирским:
Нечестивое поведение неприятно духам. В границах ритуального пространства все, что не священно, угрожает осквернением святости происходящего. Нечестивые поступки и осквернение святыни «сводят дух с ума», а тому, кто совершает ритуал, создают большие сложности. Но когда пространство содержится в чистоте, ритуал наделяет немалой силой тех, кто вовлечен в его исполнение (39).
7. О последствиях ритуала:
Независимо от характера ритуала некая сила высвобождается, если дать ей свободу обитания. Только так участники ритуала могут получать пользу от него и в дальнейшем. Силы, пробуждаемые в ритуале, действуют как электростанция, к которой присоединен каждый. Когда кто-то покидает ритуальное пространство, сила ритуала следует за человеком. Только в ритуале «здесь» может последовать за тобой «туда» (42).
8. О последствиях осквернения священного:
Вернувшись в деревню, я спросил, что было не так с тем странно разбогатевшим человеком? И знакомый со смехом ответил, что тому человеку удалось выкрасть алтарь предков с целью продать его группе белых людей. А потом мой знакомый сказал ужасную вещь: «Этот человек там, куда его завели его же деяния». И я понял, что в деревне этого человека больше не считали живым. Никто не признавал его существования. Никто не сожалел и не радовался о нем: его просто не было (43).
_____________________________________
Функционализм в наши дни
Я уже показал, что антропологи, пришедшие вслед за Дюркгеймом, в том числе и те, кто жил среди изучаемых ими народов, не отказались от функционализма. Так почему же функционализм был отвернут, и когда это произошло? Точного ответа нет: общественные науки – это архипелаг дисциплин, лишь частично связанных между собой. Просвещенность в отношении функционализма различается от дисциплины к дисциплине, даже в рамках изучения религий (см.: Allen et al. 1998 – это недавно опубликованный сборник, где восхваляются «Элементарные формы религиозной жизни» Дюркгейма – в противоположность унизительным отзывам большинства сторонников теории рационального выбора). Да, жаль, что общественные науки так разделились, а особенно сожалеют те, кто, подобно мне, пытается объединить обществоведение и биологию на более широких началах.
Наиболее всестороннюю оценку функционализма в наши дня могут дать философы: они способны к междисциплинарному синтезу лучше ученых-практиков. Полезную подборку философских статей, посвященную функционализму и тесно связанному с ним холизму, собрали Мартин и Макинтайр (Martin and McIntyre 1994). Эти статьи поднимают ряд вопросов, которые нужно рассмотреть в современной эволюционистской перспективе. Нижеследующее обсуждение поможет нам воскресить функционализм в качестве научного метода на всем пространстве обществоведения и вымостить им путь нашего исследования религии.
Холизм
Идея холизма, согласно которому целое больше суммы своих частей – это одна из самых распространенных и вместе с тем самых туманных тем, связанных с функционализмом. Дюркгейм страстно желал создать социологическую науку и при этом не был склонен к мистицизму. Он с радостью признал, что общественный организм может существовать только в сознании людей, но, несмотря на это, настаивал на том, что был и социологический уровень объяснения, несводимый к индивидуальному поведению. Альтернативой взглядам Дюркгейма стал методологический индивидуализм, описанный Уоткинсом (Watkins [1957] 1994, 442):
В соответствии с этим принципом ультимальные, или конечные, составляющие общественного мира – это отдельные люди, поступающие более или менее по своим склонностям и в соответствии со своим пониманием ситуации, в которой пребывают. Любая сложная социальная ситуация, любая социальная организация, любое событие – это итог особого сочетания личностей, их характеров, положений, верований, материальных ресурсов и окружающих условий. Могут существовать половинчатые или незавершенные объяснения масштабных феноменов (скажем, инфляции) через другие масштабные феномены (скажем, полную занятость), но нам не достичь прочного основания в объяснении таких феноменов, пока мы не сумеем вывести причины их существования из суждений о характере, верованиях, ресурсах и взаимосвязях личностей… И как любой механизм контрастирует с предложенной органицизмом идеей физических полей, так и методологический индивидуализм контрастирует с социологическим холизмом или органицизмом.
Методологический индивидуализм легко распространился в среде общественных наук и затмил «органицизм» примерно в то же время, когда теория индивидуального отбора, ворвавшись в эволюционную биологию, затмила теорию отбора многоуровневого. В то же время эти две формы индивидуализма, как я покажу позже, сильно отличаются. Возможно, кого-то из читателей удивит то, что крайний редукционизм, описанный Уоткинсом, не выдержал проверки критикой, и это позволило философу Элиоту Соберу (Sober 1999) заявить: «Если философы, занятые проблемами разума, и философы, занятые проблемами биологии, в чем-то и согласны насчет редукционизма, так только в том, что он ошибочен».
Важнейшая для целей нашего исследования форма холизма основывается на понятии адаптации. Рассмотрим все эксперименты по искусственному отбору, проведенные на плодовых мушках (Drosophila), которых выводили с короткими крылышками, длинными крылышками, без крылышек вовсе, со множеством щетинок, с малым количеством щетинок, – перечень можно продолжать до бесконечности. Вопрос: «Почему определенные мушки имеют ту или иную фенотипическую черту?» – имеет два ответа. Первый ответ заключается в том, что каждый фенотип порождается механически: генами, взаимодействующими друг с другом, и средой, окружающей их во время развития. Второй – в том, что фенотип существует благодаря истории предшествующего отбора и сопутствующего ему явления наследственной изменчивости. Обычно два указанных объяснения называются соответственно «проксимальным» («ближайшим», «непосредственным») и «ультимальным» («предельным», «окончательным»), и существует обоснование того, почему второе может считаться более фундаментальным, чем первое. В качестве классического примера приведу эксперимент Коэна (Cohan 1984). Он разделил единую популяцию плодовых мушек на несколько изолированных друг от друга мелких популяций, выделил у особей единую для всех популяций черту (длину жилки крыла) и рассмотрел, какими в каждом случае были отклик на отбор и лежащие в его основе генетические механизмы. Оказалось, что единая во всех популяциях фенотипическая черта (длинные жилки крыла) развилась благодаря работе разных генетических механизмов. Одного ультимального объяснения хватило для всех популяций, а вот проксимальные объяснения требовались различные. В более общем виде это выглядит так, мир природы полон видов, развивших похожие решения для устранения жизненных проблем (например, твердое покрытие как защиту от хищников), даже если эти решения обеспечиваются разными генами и физическими материалами (у жуков – хитин, у семян растений – целлюлоза, у улиток – карбонат кальция).
