Я полностью согласен с тем, что объяснения, предлагаемые функционализмом, должны оцениваться по одинаковым критериям как в эволюционной биологии, так и в общественных науках. Но вот что изменилось к настоящему времени, так это вероятность того, что эти критерии удовлетворяют свойствам, проявляемым группами в целом и человеческими группами в частности. Так как философы и обществоведы уже признают правомерность функционализма для объяснений на индивидуальном уровне у всех живых существ, за исключением человека – когда естественный отбор дает в этом гарантию, – то последние достижения эволюционной биологии, которые я очертил в главе 1, автоматически создают условия для возвращения в социальные науки функционализма, применимого на уровне групп.
Просто сказки
Распространенный критицизм в отношении адаптационистских гипотез в биологии и функционалистских гипотез в общественных науках во многом объясняется тем, что эти гипотезы сложно проверить. Уничижительное выражение «просто сказки», аллюзию на причудливые рассказы Редьярда Киплинга, использовал еще Эванс-Притчард против Дюркгейма (см. процитированный выше отрывок) задолго до того, как Гулд и Левонтин (Gould and Lewontin 1979) использовали его против «адаптационистских излишеств в биологии».
Конечно, никто и не мечтает о том, чтобы можно было сказать: «Эта гипотеза неверна, потому что ее сложно проверить». Наука – процесс трудоемкий, и порой самые важные орешки – в то же время и самые крепкие. Критика функционализма, основанная на том, что его трудно доказать и трудно опровергнуть, иными словами, на том, что его гипотезы – «просто сказки», – неявным образом допускает, что гипотезы, не имеющие отношения к функционализму, проверить легче и что они могут заменить функционалистские. Но вряд ли хоть одно из этих допущений истинно. Я уже говорил о том, что проксимальные и ультимальные объяснения не заменяют друг друга. А кроме того, адаптационизм занимает свое положение в биологии отчасти потому, что его проще использовать, чем нефункционалистские подходы. Часто малого объема знаний о предмете достаточно для выдвижения гипотезы о свойствах организмов, повышающих приспособленность в той среде, где они обитают (скажем, рыбы в ручьях, населенных хищниками, должны быть более пугливыми, чем в ручьях, где хищников нет). И напротив, гораздо труднее делать предсказания, основанные на филогенезе, генетике, истории развития и физиологии. С проверками все точно так же. Почему гипотезу о том, что рыба в присутствии хищника более пуглива, должно быть сложнее проверить, чем, скажем, гипотезу о том, что эволюция рыб ограничивает наследственную изменчивость? Тщательно продуманные исследовательские программы в биологии равно внимательны и к ультимальному объяснению, и к проксимальному, но часто начинают с адаптационистской гипотезы, создающей условия для наилучшей и наиболее экономной «первой догадки» о свойствах организма (см.: Hempel 1959, перепечатано в издании: Martin and McIntyre 1994, 371 для иллюстрирования подобного взгляда на функционализм в социальных науках). И более того, именно благодаря расхождению адаптационистских предсказаний со свойствами реальных организмов часто удается открыть неадаптивные факторы, которые в ином случае остались бы незамеченными. Если окажется, что рыба не боится хищника, когда тот рядом – даже несмотря на то, что такое поведение повысило бы ее приспособленность, – мы, возможно, заподозрим, что некий фактор ограничивает адаптацию и естественный отбор.
Я не собираюсь недооценивать проблему проверки функционалистских гипотез как в эволюционной биологии, так и в общественных науках. Но равно так же излишне относиться к функционализму в целом как к гигантскому сборнику «просто сказок», неким образом огражденных от научного изучения. Факт в том, что при должном старании эволюционные биологи несомненно покажут либо наличие, либо отсутствие адаптаций. Уровень этой науки и надежность ее выводов настолько же хороши, как и у любой другой.
Поскольку я намерен обратиться к стандартным эволюционистским методам для изучения религии, полезно будет показать, как эти методы успешно помогают изучать адаптации у всех видов живых существ, за исключением человека. Поговорим о гуппи – только не о тех, что живут в наших зоомагазинах и домашних аквариумах. В дикой природе гуппи (Peocilia reticulata) обитают в тропических реках, а рядом с ними, как правило, живут опасные рыбы-хищники, населяющие низовья рек – но не верховья. Хищники – это главная причина гибели гуппи, и мы можем предсказать, что популяции гуппи, обитающие в низовьях и верховьях, локально адаптируются либо к наличию, либо к отсутствию хищников. Эту гипотезу можно проверить с привлечением по крайней мере трех источников доказательств, причем полезнее всего использовать их в сочетании (обзор по вопросу предложен в издании: Endler 1986; 1995).
Первый источник основан на аргументе от замысла творения. Объект, разработанный для той или иной цели, должен иметь определенные свойства, чтобы ее достичь, и навряд ли эти свойства возникли по чистой случайности. Чем сложнее конструкция, чем больше в ней разных особенностей, чем сильнее эти особенности связаны между собой – тем больше указаний на то, что в основе структуры лежит замысел. Уильям Пейли (Paley 1805) популяризировал этот аргумент как доказательство бытия Бога, но на самом деле он свидетельствует только о том, что есть некий фактор, отвечающий за формирование структуры – рука Бога, человек-инженер, пришельцы с другой планеты или процесс естественного отбора. И если мы, изучая организмы, исключаем из рассмотрения возможность их сотворения или создания по плану пришельцев, остается замысел как источником свидетельства эволюционной адаптации. В случае с гуппи стремление избежать встречи с хищником влечет за собой появление множества свойств – морфологических, поведенческих и сумевших развиться в жизненном цикле – и эти свойства сложно объяснить другими причинами. Эндлер (Endler, 1995) сформулировал список из сорока семи наблюдаемых особенностей, исследованных до настоящего времени. Одна из них – возраст первого размножения. В низовьях реки, где каждый день жизни гуппи может стать и последним, адаптивно рождать потомство как можно раньше. В верховьях, где хищники настолько неумелы, что опасны лишь малышам, адаптивно вырасти в размерах – и только потом заводить мальков. И можно предсказать, что у «верхних» гуппи возраст первого воспроизведения потомства наступит позже, нежели у «нижних». Когда предсказания такого рода подтверждаются на большом наборе свойств, появляются веские основания говорить об адаптации и естественном отборе.
Аргумент от замысла может быть основан и на свойствах отдельного организма или структуры (скажем, глаза – или, как в примере Пейли, часового механизма, устройство которого столь целесообразно, что он не мог бы возникнуть по случайному стечению обстоятельств). Второй источник доказательств позволяет взглянуть шире – и сравнить организмы, живущие в различных условиях. Если естественный отбор приспосабливает организмы к их среде обитания, тогда и сами организмы должны меняться при изменении окружающих условий (говоря более формально, должна наблюдаться фенотипически-средовая корреляция). Иными словами, не только «нижние» гуппи должны иметь набор свойств, который адаптирует их к присутствию хищников – но и «верхние» гуппи должны иметь набор свойств, который адаптирует их к отсутствию хищников. Более того, ареал распространения гуппи включает в себя десятки речных систем, отделенных друг от друга миллионы лет тому назад. Конечно, речные системы отличаются: в них обитают разные хищники; у рек разная геохимия; есть еще масса других характеристик… Но во всех источниках одинаковой остается одна черта: вероятность стать добычей хищника в зависимости от того, на каком участке течения живут гуппи. Можно сказать, что природа сама создала условия для проведения повторяющегося натурного эксперимента. В некоторых реках переход между верховьями и низовьями поразительно резок – скажем, когда водопад становится непреодолимым барьером для хищных видов, но не для гуппи. В таких случаях гуппи, обитающие всего в нескольких метрах друг от друга (по разные стороны водопада), должны бы различаться по фенотипическим характеристикам. Если отличия у гуппи, обитающих в верховьях и низовьях, встречаются снова и снова в отделенных друг от друга речных системах, адаптационистская гипотеза получает мощную поддержку. Свидетельствами могут стать и тонкие отличия речных систем. Например, в некоторых реках главным хищником выступают не рыбы, а ракообразные. У них иная зрительная система – не такая, как у позвоночных, – и ракообразные не различают оранжевого цвета; тем самым у гуппи, добычи ракообразных, появляется «своя длина волны», позволяющая им видеть друг друга и оставаться незаметными для хищника. И что мы видим? Оказывается, что там, где присутствуют хищники-рыбы, самцы гуппи имеют защитную окраску, скрывающую их от глаз позвоночных – а там, где много хищных ракообразных, гуппи сверкают оранжевыми пятнами!
