В нынешнем положении Церкви было бы хорошо выбрать двух из Малого совета, четырех из Совета шестидесяти и шестерых из Совета двухсот, людей, ведущих жизнь праведную и честную, с безупречной репутацией, находящихся вне подозрений, и прежде всего боящихся Бога и обладающих духовной рассудительностью… Избрать их, как представляется, лучше всего было бы так: Малый совет предлагает кандидатов, лучших из тех, каких можно найти, и наиболее подходящих, для чего следует призвать священников и посоветоваться с ними, а после этого рекомендованных ими надлежит представить перед Советом двухсот, который и решит, одобрять ли избранников. Если Совет найдет их достойными, пусть те дадут особую клятву, форма которой будет без промедления составлена. Когда же придет конец года, пусть они предстанут перед Сеньорией, где будет рассмотрено, продлить ли их полномочия или им стоит найти замену. Неразумно менять их часто без веской на то причины, пока они верно выполняют свой долг (63–64).
Идея, согласно которой главенствующие лица должны были подать телу Церкви пример высоких стандартов нравственности – отличительный признак кальвинизма. Кальвин не пустил решение этого вопроса на самотек, а ввел процедуры отбора и надзора: в таких условиях предводителям было необычайно трудно кого-либо эксплуатировать. Обычный женевец мог пожаловаться на то, сколь тяжело его бремя и сколь сурова дисциплина – но не на то, будто от этого долга и дисциплины свободны главенствующие.
Надлежащее поведение граждан регулировалось с помощью санкций, возраставших в строгости: сперва – «братское предостережение»; затем – внушение в присутствии членов Церкви; затем – исключение из числа принимающих причастие на вечере Господней (проводилась шесть раз в году), и в конечном итоге – отлучение от Церкви (эта традиция восходит к раннехристианским временам). Все санкции налагались с целью вызвать изменение и в образе мыслей, и в поведении, после чего проступок прощали, а человек возвращался в лоно Церкви. Следующий фрагмент «Постановлений» показывает, что церковная дисциплина была жесткой и неумолимой к отклонениям от принятых норм, но в других отношениях не посягала на достоинство нарушителей:
Ниже приводится перечень тех, кого пресвитеры обязаны предостеречь, и указано, как надлежит это делать. Если кто категорически выскажется против принятого учения, он должен быть призван перед лицом собрания. Если он внимает разумным доводам, его надлежит отпустить без позора или бесчестия. Если он упрямствует, его следует предостеречь несколько раз, пока не станет ясно, что потребны более суровые меры. Вслед за тем он отлучается от причастия на Святой Евхаристии, и о нем сообщается в магистрат. Если кто пренебрегает посещением церкви, проявляя явное презрение к общине верных, или же всем видом показывает, что презрел церковный порядок, его должно предостеречь, и, если он послушается, отпустить его с дружелюбием. Если он упорствует в своих злодеяниях после троекратного предостережения, его надлежит отлучить от Церкви, о чем следует сообщить в магистрат. Что же касается того, как каждый должен себя вести для исправления совершенных ошибок, здесь действовать следует в том порядке, какого требует Господь. Скрытные пороки должны быть увещеваемы скрытно, никто не может привести своего ближнего пред лицо всей Церкви, дабы обвинить его в прегрешениях, которые ни в коей мере нельзя считать ни дурными, ни позорными, если только не будет найдено, что он упорно противится решению суда. Что касается остальных прегрешений, то тех, кто презирает частные внушения со стороны ближнего своего, должна вновь увещевать Церковь; если же они совершенно неспособны образумиться и признать своего проступка, будучи обвиненными в нем, тогда пусть услышат они, что должны воздержаться от принятия Святого Причастия, пока не придут в более надлежащее состояние ума. Что до пороков отъявленных и заметных, которые Церковь не может утаить, то, если они заслуживают лишь предостережения, тогда долг пресвитеров – призвать тех, кто представляется способным дружески увещевать преступивших к исправлению, и, если улучшение очевидно, не причинять им вреда. Если они упорствуют в нечестии, их следует предостеречь еще раз, и если даже тогда не будет от этого пользы, пусть услышат они, что им, как презревшим Бога, надлежит воздержаться от принятия Святого Причастия, пока не станет заметно, что они переменили жизнь свою. Что касается преступлений, заслуживающих не только предостережения словом, но и исправления телесным наказанием, то если кто падет в них, то его, сообразно тому, чего требует тот или иной конкретный случай, надлежит предупредить, чтобы он в течение некоторого времени воздержался от принятия Святого Причастия, дабы в еще большей мере смирить себя перед Богом и признать свою вину. Если кто в упрямстве своем или в противлении желает преступить этот запрет, тогда долг священника – обернуть его вспять, поскольку ему непозволительно приобщиться Святых Таин. Однако все это следует сделать с умеренностью, без суровости, могущей причинить кому-либо ущерб, ибо даже наказание – лишь лекарство для возращения грешников к нашему Господу (70–71).
Вопреки тому смыслу, какой часто усматривают во фразе «подставь вторую щеку» – когда та вырвана из контекста, – кальвинистская Церковь была искусно защищена системой социального контроля, призванной устранять девиантное поведение. И эта система не позволяла даже наиболее влиятельным членам Церкви эксплуатировать других – по крайней мере, она очень мешала тем, кто пытался. Вот какой вывод сделал один из исследователей жизни Кальвина (Collins 1968, 148): «Никакое звание, никакое богатство, никакое общественное положение не защищали преступника от того, чтобы предстать перед лицом Церкви. Фавры, Перрины, Бертельеры [влиятельные женевские семьи] осуждались наравне с самыми незнатными ремесленниками, и есть свидетельства того, что решения принимались беспристрастным судом».
Эволюционные теории альтруизма и сотрудничества почти всецело сосредоточены на проблеме обмана. И даже когда с ней можно совладать, остаются серьезные проблемы с гармоничной и согласованной деятельностью системы. Мы часто говорим об инфраструктуре современного общества, но Женева тоже имела инфраструктуру, поддерживали ее обычные граждане – и, вероятно, им приходилось тяжелее, чем нам. Приходилось обслуживать массивную стену, окружавшую город; платить швейцарским наемникам, защищавшим Женеву от Савойского герцогства; строить госпиталь для чумных; оказывать благотворительную помощь бедным; создавать образовательную систему – и перечень подобных общественных мер продолжить несложно. И, наверное, многим весьма хотелось избежать бремени этих расходов – не говоря уже о том, чтобы разрушить всю систему городской жизни вообще. Нэфи (Naphy 1994, 12) называет фракционность, предшествующую кальвинизму, «Женевской болезнью». Городские власти сами по себе не могли сформировать из столь непослушного населения адаптивную единицу – и потому требовалось объединяющее воздействие религии. Поддержание городской инфраструктуры, взваленное на плечи женевских жителей, должно было стать для них волей Божьей.
Как добиться того, чтобы большая группа людей совершала должные поступки в должное время – даже при условии, что и сами люди этого хотят? «Церковные постановления» устанавливают и порядок принятия решений, и облик служб, которые мы бы назвали сейчас системами образования, здравоохранения и социального обеспечения. Решения принимались через общее согласие на еженедельных встречах пасторов, причем формальный статус пасторов при обсуждении вопроса значения не имел. В тех случаях, когда участники не могли примириться во мнениях, круг лиц, принимающих решение, расширялся, причем первыми призывались пресвитеры, а последними – члены городского совета. Тот, кто создал такую структуру, прекрасно понимал преимущества группового принятия решений (обзор вопроса в издании: Wilson 1997), а кроме того, при таком устроении сильной личности было трудно навязать свое мнение остальным.
