Примерно то же самое можно сказать о религии и девиантном поведении. Кто-то может непременно подумать, что Десять заповедей, постоянные понуждения следовать Золотому правилу этики и старый добрый социальный контроль могли бы заставить прихожан быть более законопослушными по сравнению с теми, кто по воскресеньям сидит дома. И все очень удивились, когда Хирши и Старк (Hirschi and Stark, 1969) не обнаружили никакой корреляции между степенью религиозного соучастия (сюда относится и посещение воскресных школ и церквей, и вера в ад) и уровнем преступности среди старшеклассников калифорнийского города Ричмонд. Критики религии, а их среди обществоведов особенно много, весело пофыркивали – им вновь удалось разоблачить двуличие, о котором они всегда подозревали. И все же, сколь бы сурово я ни критиковал формальную теорию религии, предложенную Старком, он все же из тех квалифицированных ученых, кто уважает свою науку. Он и его коллеги медленно, но верно продвигались вперед и в конечном итоге документально зафиксировали более понятные, хотя и более сложные, отношения между религией и девиантным поведением. Главной единицей их анализа стал стандартный метрополитенский статистический ареал; данные по уровню девиантного поведения для такой зоны представлены в таблицах Бюро демографической статистики. Для этих же ареалов есть данные о принадлежности к Церквям: показатель варьируется от 96,6 % (Прово, штат Юта) до 25 % (Юджин, штат Орегон). Используя эту общенациональную базу данных, Старк и Бейнбридж (Stark and Bainbridge 1997) продемонстрировали сильную отрицательную корреляцию между долей прихожан какой-либо Церкви в крупном городе с пригородами и показателями девиантного поведения – от самоубийств и преступлений против собственности и других людей до так называемых «преступлений без потерпевших», таких как злоупотребление наркотиками и алкоголем. Если не считать социальной интеграции, которая может существовать и в нерелигиозном контексте, религия, оказывается, важна. Впрочем, принадлежность к тем или иным конфессиям, скажем, доля католиков и протестантов в каком-либо крупном городе, как кажется, не влияет на уровень преступности (за некоторыми исключениями, отмеченными ниже). Есть и другой важный результат: как ни странно, участие в церковной жизни выглядит более важным, чем личные религиозные чувства.
Еще раз: эти результаты явно подтверждают теорию, согласно которой религиозные группы действуют как адаптивные единицы, причем адаптация выражается в совершенно мирских понятиях. На деле, несмотря на убийственную атаку на Дюркгейма, которая в книге Старка и Бейнбриджа предшествовала данным об исследовании, оба автора соглашаются с тем, что большинство крупных городов, где религия широко распространена, «служат примером морального сообщества, как его понимал Дюркгейм, – сообщества, объединенного религиозными верованиями, которые поддерживают согласованность». Здесь, как и в своем анализе раннего христианства, Старк направляет эсминец рационального выбора на курс функционализма и палит по своим целям с впечатляющей мощью. О, если бы он только мог удержать свой эсминец на этом курсе!
Несмотря на очевидное подтверждение гипотезы, согласно которой религиозные группы действуют как адаптивные единицы, основные вопросы настоятельно требуют ответов, а масштаб анализа вместо того, чтобы высвечивать эти ответы, скрывает их во тьме. Мы уже увидели, что групповой отбор часто не устраняет конфликт, а всего лишь переводит его выше, на уровень межгрупповых взаимодействий. Самый грубый прогноз сводится к утверждению, согласно которому Церкви заставляют прихожан вести себя друг с другом так, чтобы их поведение несло благо обществу. А как вести себя с чужаками? Здесь предсказания делать сложнее, хотя статистика преступности не делает различий между внутри– и межгрупповыми взаимодействиями. Другой важный вопрос касается значимости личных религиозных верований. В стремлении разложить по полочкам инвентарь сознания религии заходят настолько далеко, что трудно думать, будто личные религиозные верования (налицо явная ошибка в наименовании, коль скоро личные религиозные верования – это во многом собственность Церкви) не оказывают влияния на общественно ориентированное поведение. Без сопутствующей социальной организации их может и не хватить для оказания такого влияния – но, впрочем, может и хватить. Анонимные алкоголики и подобные организации – хороший пример. Люди, вступающие в такие группы, явно нуждаются в помощи настолько, насколько для них значимо личное благополучие, но при этом им говорят, что корень их проблем – эгоизм:
Эгоистичность! Эгоцентрированность! В ней исток наших бед! Ведомые сотнями форм страха, самообмана, своекорыстия и жалости к себе, мы отдавливаем нашим братьям ноги, а они в ответ отдавливают ноги нам. Иногда они наносят нам раны – казалось бы, беспричинно! Но если мы взглянем в прошлое, то неизменно найдем, что когда-то приняли решение, исходя из себялюбия, и позже оказались в положении, где получили рану… Прежде всего мы, алкоголики, должны избавиться от этой эгоистичности. Мы должны, или она убьет нас! (Alcoholic Anonymous 1976, 62).
Анонимные алкоголики упорно работают, стремясь внушить верование в высшую силу, в отказ от своеволия и в служение другим как в важнейшие шаги на пути к личному выздоровлению. Определить реальную эффективность этих личных верований можно лишь в научном исследовании. Могут ли дать ответ данные опросов о злоупотреблении алкоголем и о религии, проанализированные Старком и Бейнбриджем (Stark and Bainbridge 1997)? Оказывается, принадлежность к конфессии значительно влияет на злоупотребление алкоголем – в отличие от других форм девиантного поведения. Деноминации консервативных протестантов не одобряют пристрастие к питию в большей мере, нежели деноминации протестантов либеральных и Католическая Церковь. И хотя католики явно не потворствуют ни алкоголизму, ни иному саморазрушительному поведению, на деле Католическая Церковь часто не ограничивает алкоголизм столь же действенно, как это делают деноминации консервативных протестантов. Фактически, по сведениям Старка и Бейнбриджа, регионы США, в которых проживает немалая доля католиков, в 1920-х годах даже не утруждали себя усилиями соблюдать «сухой закон». Трезвость – одно исключительно мирское благо, которого католики от своей Церкви зачастую не получают, а последствия можно измерить в «твердой валюте» – скажем, посчитав, сколь высок уровень смертности от цирроза печени (83).
О религии и злоупотреблении психоактивными веществами Старк и Бейнбридж рассказывают так, что невозможно оторваться. Когда дело доходит до обзорных исследований, они – истинные виртуозы. И они очень чутко реагируют на то, что сами называют «экологической ошибкой», то есть на отнесение к индивидам выводов, полученных для совокупностей. Старк и Бейнбридж обращают внимание на то, что индивидуально и католики, и либеральные протестанты действительно пьют больше, нежели протестанты консервативные. Эти результаты важны сами по себе. Но они не касаются вопроса о том, содействуют ли алкоголики своему выздоровлению, обменивая эгоистичную психологию на психологию религиозных верований в контексте такой программы, какую им предлагают, скажем, в Обществе анонимных алкоголиков. Чтобы ответить на этот специфический вопрос, необходимо научное исследование, проведенное на более точной шкале наблюдений (Hart 1999).
