Прекрасный пример такой логики – рассказ Исаака Башевис-Зингера о еврейских общинах в романе «Раб», о котором я говорил в главе 4. Иаков искренне набожен. Он чтит дух своей религии. Многие его собратья, а возможно, и почти все, также пытаются проявлять бескорыстие, насколько могут. Но кое-кто исповедует религию притворно, а на самом деле использует ее ради личных выгод. Эти люди находят способы обойти даже самые строгие меры противодействия «безбилетникам». Они пробираются на главенствующие позиции и развращают дух религиозного закона даже несмотря на то, что следуют его букве во всем. Очищение Церкви требует либо извергнуть из нее развращенных, либо оставить ее саму и создать новую Церковь.
Важно прояснить, в каком смысле в двух предыдущих абзацах использованы слова «дух», «порочный» и «очищение». По-видимому, в любых религиозных группах есть те, кто усердно работает на общее благо, и те, кто живет за чужой счет. Если во всех религиях есть «безбилетники» – так не нужно ли включить возможность «безбилетного проезда» в определение религии? Нет, это не обязательно. Религиозные люди, несомненно, видят в религии идеал, к которому реальные вероисповедания только стремятся. Идеальная религия полностью исключает и своеволие, и сопутствующее ему желание «проехаться бесплатно». Да, реальные церкви только приближаются к идеалу – но это не значит, что нужно менять идеал. Рассмотрим по аналогии теорию многоуровневого отбора, разделяющую естественный отбор на внутри– и межгрупповой. В идеальной модели группового отбора полностью устранен отбор внутри групп. Конечно, большинство реальных групп не дотягивают до этого идеала – но ведь это не требует от нас менять определение группового отбора! К счастью, соответствие между «идеальной» религией и «идеальным» групповым отбором довольно близко. И даже несмотря на то что термины «дух», «порочный» и «очищение» пронизаны религиозным смыслом, в теории многоуровневого отбора они могут приниматься в их прямом значении.
Критически важный фактор в так называемых «порочных» церквях – их размер. Малые группы с легкостью контролируют всех, кто в них входит, включая и предводителей: их избирают из «своих», и сместить их тоже легко. Малые группы также очень отчетливо знают о своих основных потребностях. По мере роста религиозных движений им необходимо добиваться единства во все возрастающем масштабе. И дело не только в том, что становится сложнее осуществлять социальный контроль, но и в том, что коллективные действия, задуманные как благие для Церкви в целом, не всегда приносят одинаковые выгоды каждому приходу на местном уровне. Если прихожане стремятся прежде всего утолить свои собственные нужды, они, возможно, сочтут, что их же церкви их просто используют – и появится соблазн уйти и создать свою секту. Эту динамику можно довольно четко проследить в истории квакеров (Ingle 1994) – впрочем, как и в истории многих других религиозных движений.
Гипотеза 3: Религия как побочный продукт. Суть третьей гипотезы – утверждение, согласно которому религия – это не адаптация на групповом уровне, а побочный продукт. Здесь главная цель религии – не увеличить благосостояние адептов через коллективные действия, а скорее дать недоступное путем выдумывания сверхъестественных сил. Психология, скрытая в сути религии, в высшей степени благотворна, но только в мирском контексте, где благодаря ей можно преуспеть в получении базовых доступных ресурсов. А в контексте религиозном «экономический ум» просто попусту крутит свои шестеренки, пытаясь получить недоступное. И вместо того чтобы идти к процветанию, религиозные группы будут беднеть в своих усилиях обменять реальные блага на обетованные награды, которых они так никогда и не обретут.
Что же тогда отвечает за систематическое возрастание сект и культов до состояния церквей, которые, в свою очередь, порождают новые секты и культы? Представьте маленькую секту обедневших людей, пылко вымаливающих то, чего они не могут иметь – от вечной жизни до материальных благ, для них недостижимых. Да, эти вымаливаемые блага не могут быть получены, но от этого желание их получить не становится слабее – и появляются боги. Причем в этом сценарии в материальном положении сектантов не может измениться ничего – ну, разве что они станут чуточку беднее. Если взглянуть на следующее поколение сектантов, мы увидим, что им придется молиться еще жарче, выпрашивая все, что выпрашивали прежде их предки – а равно так же то, что уже было пожертвовано богам. Чтобы объяснить переход от культов и сект к церквям, первая и вторая гипотезы опираются на допущение о процветании в материальном плане, достигаемом через коллективные действия. Теории, согласно которым религия представляет собой побочный продукт эволюции, не могут воспользоваться этим объяснением – тогда что они предлагают взамен?
Рассмотрим религиозные потребности богатых и бедных индивидов в заданной популяции. У богатых есть все, что можно купить за деньги, но недостает только того, чего получить просто нельзя – скажем, вечной жизни. Бедным недостает и того, что есть у богатых, и того, чего просто нельзя получить. А значит, молиться совместно богатым и бедным будет как-то неловко. Вот как это выражают Старк и Бейнбридж (Stark and Bainbridge 1985, 103):
Религиозной организации очень сложно предложить некоторым из тех, кто в нее входит, надежную и полезную компенсацию за скудное вознаграждение, если в то же время выставляется напоказ узаконенное присутствие таких вознаграждений в жизни наиболее влиятельных членов такой организации. Скажем, самая надежная форма религиозной компенсации за неосуществленные мирские желания – отвержение мирских ценностей. Для бедных людей самые полезные компенсации определяют материальные блага как малоценные по сравнению с небесным блаженством: самоотречение на земле приобретает богатства грядущего мира.
Я понимаю это так. Лучший способ для бедняков обрести счастье – это признать мирские ценности ничтожными, особенно в сравнении с небесным блаженством, которое наступит после смерти. Это верование никак не повышает мирское благосостояние верующих. С ним просто проще и легче жить. К сожалению, у этого «счастливого» решения есть изъян, поскольку в том же самом религиозном сообществе присутствуют богачи. Как именно они разбогатели, сейчас неважно. А богачам не доставляет удовольствия, когда бедные им завидуют или избегают по этическим соображениям. И эти два типа людей раскалывают сообщество: бедные уходят в секты, ориентированные на мир потусторонний, а богатые – в церкви, привечающие мир земной.
Это моя самая удачная попытка сформулировать теорию отношений Церкви и секты, в которой религия предстает не адаптацией на уровне групп, а побочным продуктом человеческого развития. Чтобы убедить читателей в том, что я не искажаю мнение Старка и Бейнбриджа, рассмотрим следующий фрагмент:
Наша формулировка теории отношений Церкви и секты ведет к заключению, что ни одна религиозная организация не может удовлетворительно обслуживать весь спектр потребностей и желаний на религиозном рынке. Ни одно общество не может выжить с Церковью, всецело устремленной к иному миру: мы должны существовать в этом мире, а значит, некоторые люди должны быть свободны от религиозных оков, чтобы преследовать мирские цели. Более того, люди, склонные к «заботам земным», обретут власть создавать (или видоизменять) религиозные организации под свои нужды. Но многие другие жаждут утешений из мира иного – поскольку земной мир им счастья не принес. Это создает социальную пропасть, и перешагнуть ее не может ни одна организация (Stark and Bainbridge 1997, 111).
