Затем все пошли к нам и сели за накрытый стол. (Глава дома и его люди прислуживают и не садятся за стол со старейшинами и истцом. Во главе стола садится наиболее уважаемый старейшина. После трапезы он поднимает тост за здоровье нового кума и хозяина дома, и они пьют в ознаменование заключенного мира. Затем оглашается требование штрафа.) «Ей-богу, брат, – сказал дядя, – мы небогаты. Но мы добрые братья, оружие наше начищено до блеска. Братья здесь, и ты здесь. Будет час, поступим с тобой, как ты с нами. Вот оружие. Возьми, какое честь позволит». Кум Кикола был настоящим мужчиной. Он взял ружье, из которого застрелили его брата, и поцеловал его в дуло. Остальное оружие он вернул, сказав: «Возьми, кум. Это мой дар тебе за шесть крестных, а брата моего дарю тебе за ружье» (Durham 1928, 89–90).
Христианская образность в повествовании позволяет предположить, что христианская религия сама по себе была важным элементом церемонии прощения. Однако пока что не будем об этом судить. Христианство хорошо известно тем, что приноравливается к культурам «обращенных» народов. Священники черногорцев выполняли важные функции, но воевали как все – о них даже не упоминается в рассказе. Ключевые элементы церемонии прощения можно описать без отсылки к христианству: воля общины; суд, состоящий из членов общины, уважаемых обеими сторонами конфликта; немалые затраты со стороны, убившей на тот момент больше; сознательное установление родства сторон через крещение младенцев, после которого взрослые с одной стороны обязаны заботиться о детях другой стороны; ритуал унижения, который, учитывая гордую натуру черногорцев, мог быть самой сложной частью всей церемонии. Не может быть сомнений в том, что это симфония, сыгранная на инструментах культуры, приводила к психологической трансформации, которую точно можно описать как «радость истинного прощения», хотя нам и не сказано, как долго она длилась.
Повествование наводит на мысль еще об одной, более широкой культурной симфонии, партитура которой определяет жизнь черногорцев; она совершенно отлична от описанной особой церемонии. К вражде большинство людей относится как к общественной патологии. Но при верном ее понимании вражда оказывается частью необычайно влиятельной этической системы, которая вовсе не нарушает мир, а напротив, играет гораздо более важную роль в его сохранении. Бём (Boehm 1984, 187–188) проводит впечатляющую аналогию с летальными несчастными случаями на дорогах Америки:
Если читатель все еще не убежден в том, что группа разумных людей могла осознанно способствовать распространению в своей среде такой «угрозы», то, возможно, будет полезно задуматься о тех способах, с посредством которых мы, американцы, управляемся с нашей собственной «автомобильной угрозой», представляемой как экологическая проблема. Транспортные средства ежегодно убивают примерно пятьдесят тысяч американцев, или одного на каждые пять тысяч населения, а получивших серьезные травмы еще больше… Эти потери значительно превосходят наши потери во всех войнах. И возникает вопрос: если мы – научно мыслящие люди; если мы вроде как заинтересованы в проведении просвещенной государственной политики; если у нас есть центральное правительство, наделенное правом вводить достаточно строгие принудительные санкции – то как же мы позволили такому произойти будто бы по воле случая?
Я не верю в ответ «демократия не работает». И я не верю, будто никто на самом деле не имел представления о проблеме в целом. И я определенно не верю в то, будто мы признаем несчастные случаи на дорогах необходимой мерой контроля за численностью населения. Мы осознаем и то, сколь много жизней забирают автомобили, и то, сколь мало людей погибает в поездках на практически любом другом транспорте. Кроме того, мы отдаем себе отчет – возможно, многие отдают его интуитивно, – в том, сколь выгодны нам наши любимые автомобили. Машины дают нам свободу ехать куда душа пожелает, жить где захочется, а для многих служат основным способом проявить свой эстетический вкус, а также показать свой статус и зачастую – свои личные возможности. Короче говоря, для американцев «автомобили-убийцы» тесно связаны с множеством вещей, ценимых нами дороже всего в жизни. Да, мы регулируем потенциально разрушительную силу автомобилей, создавая и принимая правила относительно их использования, но мы никогда не задумываемся над тем, чтобы поставить автомобили вне закона или серьезно ограничить владение ими и пользование. И хотя ущерб велик, его, по крайней мере, легко предсказать, а раз мы готовы смириться с потерями, тогда можем жить, веря, что ситуация у нас под контролем; впрочем, так мы и делаем.
Оказывается, уровень смертности из-за распрей на Балканах более чем вдвое ниже, чем уровень смертности, вызванный в Америке автомобилями (хотя показатель, определяемый распрями, был, вероятно, выше в течение прошедших веков). И тем не менее, даже если мы решим отдать должное позиции Бёма, мы должны сохранять уравновешенный подход. Вражда в клановых обществах и несчастные случаи на дорогах в современных обществах в нашем гроссбухе определенно относятся к графе «затраты». Возможно, они связаны с еще более значительными выгодами – а может, и нет. Представление культуры в виде симфонии или дома вовсе не означает, будто каждая нота совершенна, а каждый кирпичик на своем месте. Когда эволюция пишет симфонию или строит дом, они, несомненно, не будут идеальны. Я легко могу представить общественное движение, скажем, «Матери против пьяных за рулем» (МППР), постоянно снижающее количество происшествий на дорогах путем принятия законов и изменения «сознательности нации» (термин весьма уместный с точки зрения теории многоуровневого отбора). К тому же даже очень адаптивные структуры зачастую не могут с легкостью развиться в радикально иные. Мышь не может с легкостью развиться в жирафа, церковь нелегко перестроить в тюрьму, и, вероятно, очень трудно превратить раздираемое распрями общество в современную демократию, несмотря на то, какие выгоды это в итоге принесет (Putnam 1992; Fukuyama 1995). Современное понимание эволюции признает как присутствие, так и отсутствие функционального дизайна. Однако на фоне последних пятидесяти лет размышлений и исследований в биологии и социальных науках нужно подчеркнуть именно то, что функциональный дизайн присутствует на уровне культур, рассматриваемых как единое целое.
Мы можем подвести итог пути, пройденного в этой главе. Многие качества, которые часто приписывают лишь человеку, на самом деле имеют древнее биологическое происхождение, поскольку они адаптивны и не требуют особых умственных способностей для своего проявления. Впрочем, это даже отдаленно не умаляет важность культуры для человеческих дел. Культуры нужны для выстраивания человеческого поведения в условиях специфической среды. Неисчерпаемость культур дает возможность направлять наши врожденные психологические импульсы по разным путям. Большинство культур, способные возникнуть, неадаптивны, и ради нашего же блага нам следует надеяться, что существует процесс, позволяющий отсеять многие вероятности и оставляющий лишь те, которые, по крайней мере, как-то адаптированы к окружающим условиям. Чем крупнее становится человеческая группа, тем сильнее необходима культура для того, чтобы направлять по определенному руслу эмоциональные проявления нашей врожденной психологии, изначально спроектированной прежде всего для действия в малых группах. На этом фоне прощение, особый предмет данной главы, должно пониматься как в высшей степени организованный и чуткий к обстановке тип поведения, выражение которого может адаптивно различаться от культуры к культуре.
