Если адаптивная религия не служит уже определенной этнической группе, эта религия явно должна привлекать новых членов. Христианская Церковь, как и большинство сект, была задумана так, чтобы приносить благо тем, кого унизило и оскорбило общество, любящее мирские блага. Ее настойчивый эгалитаризм, ее приверженность альтруистической любви – все это влекло и богачей, таких как Иустин, воодушевленных этими ценностями независимо от своего статуса. Именно в этом контексте христианство показывает одну из своих «прощающих» сторон. В Церковь мог войти любой – неважно, сколь беден, презираем или даже жалок он был. Тот факт, что изгои, те же проститутки или инородцы (с точки зрения иудаизма), у всех на глазах принимались в число последователей Иисуса, ярко иллюстрирует эту грань христианства.
Хотя почти любой грех, совершенный в прошлом, мог быть прощен, было бы абсурдным предполагать, будто неофитам, ставшим частью Церкви, позволялось следовать старым привычкам. Одним из удивительных аспектов христианства было преображение после крещения. Вот снова рассказ Пейджелс об Иустине:
Находясь в поисках иных «мужей, которые суть други Христовы», Иустин попросил принять его в число избранных для участия в обряде крещения. О своем крещении он сам нам не рассказывает, но другие источники предполагают следующее: выдержав пост и помолившись, чтобы подготовиться, Иустин ожидал – возможно, в ночь перед Пасхой – ритуала, который изгонит демонические силы, пребывающие внутри него, и изменит его к новой божественной жизни. Сначала священник потребовал от Иустина признаться, готов ли тот «отречься от сатаны, и всех дел его, и ангелов его». Иустин, по обряду, трижды провозгласил: «Отрекаюсь». Затем Иустин вошел нагим в реку, окунувшись, дабы ознаменовать смерть своей старой личности и смыть грехи. Как только божественное имя было произнесено и священник, совершающий службу, призвал дух снизойти на юношу, Иустин вышел заново родившимся, чтобы облечься на берегу в новые белые одежды и принять молоко и мед – еду детей, пригодную новорожденному.
Иустин говорил: в крещении он обрел то, чего напрасно искал в философии: «А омовение это называется просвещением, потому что просвещаются умом те, которые познают это». Позже он объяснил другим потенциальным новообращенным: «Так как мы не знаем первого своего рождения и по необходимости родились из влажного семени через взаимное совокупление родителей и выросли в худых нравах и дурном образе жизни», мы крестимся, «чтобы не оставаться нам чадами необходимости и неведения, но чадами свободы и знания». Его ритуальное перерождение и обретение новых родителей – Бога и Святого Духа – позволило Иустину отказаться не только от своей кровной семьи, но и от «худых нравов и дурного образа жизни», усвоенных им из детства – более всего от традиционного почитания богов, которых теперь он считал злыми духами (Pagels 1995, 118–119).
Мы хорошо можем представить этот обряд, связанный с искренней верой в духов и преображающий заново рожденных.
От членов Церкви ожидалось, что они будут проявлять друг к другу предельный альтруизм, который снова и снова подтверждался примерами из жизни Иисуса и его притчами. Несомненно, Иисус служит исходной положительной ролевой моделью для альтруизма, только наивно было бы полагать, будто такого возвышенного идеала можно достичь без механизмов социального контроля. Так прощение принимает еще один облик, пока речь идет о взаимодействиях внутри группы. Евангелия изображают ключевые фигуры людей, умышленно предавших Иисуса (Иуда) или потерявших присутствие духа в опасности (Петр). Иуда не прощен Иисусом, по крайней мере, по свидетельству Марка: «Впрочем Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы тому человеку не родиться» (Мк 14:21). Петр прощен, но только после того, как сокрушенно раскаялся в отказе от Иисуса. По мнению Пейджелс, эти повествования составлены с целью оказать мощное воздействие на аудиторию, для которой Евангелия и были изначально написаны:
Марк знает, что те, кто принародно исповедует, что Иисус есть «Христос, Сын Благословенного» (Мк 14:61), могут подвергнуть себя опасности оскорблений и насмешек, и более того, под угрозой может оказаться их жизнь. Христос, Сын Благословенного – или же Мессия, Сын Божий – во времена Иисуса эти слова, скорее всего, вполне могли звучать как анахронизмы. Но для многих современников Марка именно они, должно быть, звучали исповеданием христианской веры. И в этой драматичной сцене [отречение Петра] Марк опять ставит перед всеми вопрос, звучащий во всем его повествовании: кто признает в Иисусе дух божественный, а кто нет? Кто на стороне Бога, а кто – на стороне сатаны? Противопоставляя смелое вероисповедание Иисуса и отречение Петра, Марк рисует волнующую картину выбора, который стоит перед последователями Иисуса: они должны принять одну из сторон в войне, не допускающей нейтралитета (28).
Религия в своем «земном облике» может только надеяться на приближение к идеалу. Жизнь Иисуса оборвалась слишком быстро, и он просто не успел столкнуться с нарушениями, которые неизбежно случаются в жизни любой общины. Однако его ученики сталкивались с проступками ежедневно – и в своих посланиях, также вошедших в Новый Завет, описали норму: соразмерное прощение. В нескольких разделах главы 3, посвященных кальвинизму, я говорил о том, что нарушения норм наказывались по нарастающей шкале санкций, вплоть до изгнания из общины. Именно Павел сказал: «Извергните развращенного из среды вас» (1 Кор 5:13). Во всех случаях целью было устранить неприемлемое поведение, но не человека. Поэтому даже наиболее тяжкий грех, совершенный членом Церкви, мог быть прощен при достаточном, по оценке Церкви, раскаянии в нем. Возможно, благодаря вере в духов было легче провести различие между личностью и поступком. Человек, совершивший злодейство, не был злодеем по природе – в нем обитал злой дух. Стоило изгнать духа, и человек мог быть полностью прощен в психологическом смысле этого слова, поскольку личность была всего лишь вместилищем, но не источником вины. Таким образом, всепрощение, позволявшее любому присоединиться к Церкви, распространялось и на тех, кто в нее входил, – но при этом не оставляло возможности для возникновения эксплуатации внутри самой Церкви. Этот тип обусловленного прощения необходим любой человеческой группе, чтобы действовать в виде адаптивной единицы.
Подведем итог. Евангелия предоставляют кодекс правил для создания Церкви и ее изоляции от окружающего общества, в высшей степени мотивируют тех, кто входит в Церковь, и наставляют их в том, как вести себя друг с другом и с чужаками. Прощение имеет много обличий – и так должно быть, – для того чтобы действовать адаптивно в столь многих различных ситуациях. Вместе с этим категория чужака еще не выделена в достаточной мере. Есть линия поведения, предусматривающая крайний альтруизм и всепрощение в отношении угнетенных (даже если вероятность их присоединения к Церкви невелика), и линия непреклонного сопротивления тем, кто пребывает в союзе с сатаной. Но кто состоит в таком союзе? Для Иисуса и авторов Евангелий худшими врагами были иудейские религиозные институты, а вовсе не Римская империя. Такое отношение соперничества и соответствующий ему отказ в прощении отражены в евангельском повествовании о смерти Христа.
