Во-вторых, многие религиозные верования – это не форма слабоумия, а скорее форма нормального функционирования удачно человеческого мозга, приспособленного к своей среде и биологически, и культурно. Рациональность – не золотой стандарт для оценки всех других форм мышления. Адаптация – вот что играет роль золотого стандарта, а потому и рациональность, и другие формы мышления, необходимо оценивать именно по тому, как они связаны с адаптацией. Биологи-эволюционисты очень быстро это поймут, ведь они прекрасно знают, что именно разум, сумевший хорошо приспособиться к своей среде, в конечном итоге и представляет собой орган выживания и размножения. Если между двумя формами реализма существует компромисс, устроенный так, что наши верования могут становиться более адаптивными только путем все меньшего соответствия фактам, тогда фактический реализм будет проигрывать всегда (Wilson 1990). Перефразируя эволюционных психологов, скажу, что никто из наших предков не был ориентирован на фактическую реальность и оторван от практической. И с эволюционной точки зрения в слабоумии можно обвинить лишь тех, кто ставит фактическую правду выше практической.
В-третьих, пренебрежение к нацеленности религии на потусторонний мир предполагает, что нерелигиозные системы убеждений более соответствуют фактам. Да, такие системы обходятся без богов, но все равно могут искажать факты реального мира так же основательно, как это делают четыре новозаветных Евангелия. Вспомним хотя бы «патриотические» версии истории которые кажутся представителям других нелепыми и слабоумными – так и любая религия кажется нелепой и слабоумной приверженцам других вер. После того как время нещадно сорвало со многих интеллектуальных традиций и научных теорий прошлых десятилетий покров правдоподобия, оказалось, что их смысл равно так же нелеп и ангажирован. Если вера в нечто желанное – преступление, то пусть те, кто без греха, первыми кинут в меня камень.
Изучение эволюции – это во многом изучение компромиссов. Улучшение каких-то свойств сопряжено с ухудшением других, что отчасти объясняет, почему жизнь являет собой различие форм, а не один «универсальный» вид. И как же надлежит подойти к двум видам реализма, фактическому и практическому? Проявить уважение и пойти на компромисс. Знание фактов о физической и социальной среде во многом полезно. Все люди (да, и самые «примитивные») обладают этим знанием и могут выразить его по меньшей мере в некоторых ситуациях – как, например, наш балийский крестьянин, рассуждавший в главе 4 о борьбе с вредителями. Впрочем, одного лишь знания фактов не всегда хватает для того, чтобы мотивировать на адаптивное поведение. Иногда системы верований, выраженные в символах, расходятся с фактической реальностью – и прекрасно при этом преуспевают. К тому же эффективность некоторых символических систем явно требует веры в то, что они верно трактуют факты. Создание системы символов, нацеленных на мотивирование деятельности – задача существенно иная, нежели получение точных знаний о фактах, связанных с физической и социальной средами. Но, так или иначе, человеческий разум должен в лучшем виде решать обе задачи, пусть они отчасти и мешают друг другу.
Как именно достигать компромисса – это каждый решает сам. Об этом предмете, насколько мне известно, мало кто рассуждал в формализованных представлениях (Wilson 1990, 1995). Возможно, обе формы знания развиваются путем слепой эволюции, а не через когнитивный процесс. Люди поверят во все, и те, кто верно соотносит два реализма, фактический и практический, вытесняют тех, кто ошибся в оценке того или иного. Есть и другая возможность: она сводится к тому, что любой индивид обладает в высшей степени сложными психическими модулями, благодаря которым он способен получать знания о фактах и строить системы верований, основанные на символах, и какой-либо из этих модулей, в зависимости от ситуации, подчиняется другому. Возможно, в любом религиозном фанатике тихо живет практичный реалист, которому важны только факты. Третья возможность – разделение труда между индивидами. Старк и Бейнбридж (Stark and Bainbridge 1985) обращают внимание на то, что атеисты существовали на всем протяжении истории, в том числе и в так называемых «примитивных» обществах. Вероятно, то, что выглядит соперничеством верующих с неверующими, на самом деле олицетворяет здоровый баланс между двумя упомянутыми видами реализма – и этот баланс сохраняет устойчивое единство социальных групп. Вместо того чтобы считать религию однозначно отрешенной от этого мира и усматривать в этом слабоумие, нам нужно выяснить, как во всех человеческих социальных организациях достигается компромисс между двумя видами реализма – и как с ним лучше всего обходиться в будущем.
Наука и общество
Пока что мы достигли прогресса в том, что обрисовали общие очертания теории систем, объединяющих людей в группы – но мы так и не сумели найти в религии что-либо уникальное. Возможно, нам повезет больше, если мы попытаемся определить уникальные особенности науки. Интересно будет допустить, что наука уникальна только в одном – в своей выраженной приверженности фактическому реализму. Конечно, и любая другая объединяющая система считает фактический реализм важным и даже существенным – но при необходимости подчиняет его практическому реализму. И только наука – в самом идеалистическом смысле этого слова – старается исключить компромисс, явно ставя своей целью развитие фактического знания. Можно было бы сказать, что фактическое знание – это бог науки. А во всем прочем наука, возможно, совершенно схожа с другими объединяющими типами организации социума, в том числе и с религией.
Из этого допущения проистекает несколько следствий. Во-первых, наука сама по себе не возникает. Вероятно, человеческий разум намного лучше подчиняет фактический реализм практическому – а не наоборот. А достичь идеала истинного ученого, который рассматривает только факты без учета их практических следствий – это все равно что достичь идеала в лице Иисуса, Мухаммеда или Будды. Лучшее, что может сделать наука – как деятельность, направленная на поддержание социального порядка, – это внедрить систему верований и практик, способную направить людей к идеалу. Мы, конечно, знаем, что культура науки наполнена священными символами, самовосхвалениями и довольно эффективными механизмами социального контроля. Может показаться, что я унижаю достоинство науки, когда вот так сравниваю ее с религией, но я, напротив, думаю, что наука могла бы получить немалую выгоду, став в своих определенных проявлениях более религиозной – при условии, что она сохранит свое отличие от религии в отношении заявленной цели и продолжит увеличивать фактическое знание. Как и любой другой объединяющей системе, науке нужна действенная структура, порождающая дух общности.
Похоже, практический реализм должен корениться в реализме фактическом – тогда он сумеет надолго сохранить свой характер. Поэтому в крупных неоднородных обществах имеет смысл существование – если говорить как откровенные приверженцы функционализма – органа, для которого приобретение фактического знания будет наивысшей ценностью. В то же время сама природа компромисса между двумя видами реализма приводит к тому, что сам по себе фактический реализм не порождает практический. А значит, ценности научного сообщества недостаточны для общества в целом. Их должны дополнять другие ценности, с более заметным акцентом на практическом реализме, которые – хотелось бы надеяться – применимы ко всем членам общества как к этически равным субъектам. Это важно, поскольку прославление науки часто делает ее привлекательной моделью для подражания во всех аспектах общества – к ужасу тех, кто думает, что стоит науке стать господствующей и эксклюзивной моделью, и мы утратим некую величайшую драгоценность. Эта ошибка элементарна, и мы можем легко ее избежать, рассуждая об отношении науки к обществу в откровенно функционалистских терминах.
