— Наверное, бесполезно говорить, что ваши речи неуместны и неприличны, — холодно заметил Нэрс. — Быть может, вы скорее прислушаетесь, если я скажу, что они опасны. Вы фактически расписались в ненависти к убитому.
— Упечете меня за это в кутузку? — фыркнул народный трибун. — Отлично! Только вам придется построить тюрьму на миллион человек, чтобы упрятать за решетку всех бедняков, ненавидевших Гидеона Уайза. И вы не хуже меня знаете, что я прав.
Нэрс не ответил. Все молчали, пока Элиас не проговорил четким, хотя и чуть пришепетывающим голосом:
— Разговор представляется мне крайне непродуктивным для обеих сторон. Вы либо ждали каких-то сведений, либо хотели подвергнуть нас перекрестному допросу. Если вы нам доверяете, мы говорим, что никаких сведений у нас нет. Если не доверяете, то скажите, в чем нас обвиняют, или имейте вежливость держать свое мнение при себе. Никто не предъявил и тени улик, указывающих на наше участие в этих трагедиях. Доказать, что мы в них виновны, не легче, чем доказать, что мы убили Юлия Цезаря. Вы не можете нас арестовать и не хотите нам поверить. Не вижу смысла тут оставаться.
Элиас встал и спокойно застегнул пиджак. Товарищи последовали его примеру. Когда все трое шли к дверям, Хоум на миг замер и, обратив к следователям бледное фанатичное лицо, произнес:
— Я хочу добавить, что всю войну просидел в тюрьме за отказ убивать.
С этими словами он вышел. Оставшиеся мрачно переглянулись.
— Противник отступил, но мы едва ли одержали победу, — заметил отец Браун.
— Я все готов стерпеть, — сказал Нэрс, — кроме ругани этого грубияна Холкета. Хоум, по крайней мере, джентльмен. Однако, что бы они ни говорили, я убежден: они знают. Кто-то из них или все трое в этом деле замешаны. Они глумятся над тем, что мы не можем доказать свою правоту, а не над тем, что мы не правы. Как вы думаете, отец Браун?
Священник глянул на него с задумчивой кротостью.
— Да, у меня сложилось впечатление, что один участник разговора знает больше, чем говорит. Однако я думаю, называть его имя пока не стоит.
Нэрс выронил из глаза монокль и уставился на патера.
— Сейчас мы беседуем неофициально, — заявил он. — Надеюсь, вы понимаете, что на следующих этапах, утаивая важные сведения, вы поставите себя в опасное положение.
— Мое положение простое, — отозвался отец Браун. — Я здесь, чтобы защищать интересы моего друга Холкета. Думаю, в его интересах будет, если я скажу вам, что, по моему мнению, он скоро порвет с этой организацией и перестанет быть социалистом в прежнем смысле. У меня есть основания полагать, что он, возможно, станет католиком.
— Холкет! — скептически воскликнул его собеседник. — Да он только и знает, что ругать попов!
— Мне кажется, вы не вполне понимаете людей этого склада, — просто ответил отец Браун. — Он ругает священников за то, что они (по его убеждению) не противостоят мирской несправедливости. Отчего бы он ждал, что они начнут воевать за правду, если бы не предполагал, что они — то, что они и есть на самом деле? Однако мы здесь не для того, чтобы обсуждать психологию обращений. Я упомянул это с единственной целью: облегчить вашу задачу и, возможно, сузить область поисков.
— Если так, область поисков сужается до узкомордой канальи Элиаса. И я ничуть не удивлен, поскольку в жизни не видел такого гнусного и хладнокровного мерзавца…
Отец Браун вздохнул:
— Он всегда напоминал мне беднягу Штейна. Кажется, они даже в родстве.
— Ну знаете… — начал Нэрс, однако высказать свое возмущение не успел, поскольку дверь распахнулась, и сидящим вновь предстало бледное лицо Хоума; впрочем, сейчас оно было бледнее обычного.
— Что такое? — вскричал Нэрс, вставляя в глаз монокль. — Зачем вы вернулись?
Хоум неровными шагами пересек комнату, рухнул на стул и проговорил, как в полусне:
— Я отстал от других… заблудился… решил, что лучше пойти назад…
На столе стояли остатки угощения. Хоум, закоренелый трезвенник, налил себе бокал бренди и выпил залпом.
— Вы чем-то расстроены, — заметил отец Браун.
Хоум прижал обе руки ко лбу и, словно из-под козырька, произнес тихо, обращаясь к одному священнику:
— Наверное, надо сказать правду. Мне встретился призрак.
— Призрак! — изумленно воскликнул Нэрс. — И чей же?
— Призрак Гидеона Уайза, — ответил Хоум чуть тверже. — Над пропастью, в которую он упал.
— Чепуха! — вскричал Нэрс. — Ни один разумный человек не верит в призраков!
— Не совсем так, — с легкой улыбкой возразил отец Браун. — Явления некоторых призраков доказаны лучше многих преступлений.
— Мое дело — ловить преступников, — довольно резко заявил Нэрс. — Бегать от призраков предоставляю другим. Если кому-то охота их бояться — дело хозяйское.
— Я не говорил, что боюсь их, хотя, возможно, испугался бы, — ответил отец Браун. — Никто не может ручаться за себя заранее. Я лишь сказал, что верю в призраков. Во всяком случае, в той мере, чтобы заинтересоваться подробностями. Что вы видели, мистер Хоум?
— Он стоял на краю отвесной скалы, примерно там, где его сбросили в море. Остальные ушли вперед, я шел по тропе вдоль обрыва. Я часто гуляю здесь: мне нравится смотреть, как высокие волны бьются о камни. Сегодня я мало об этом думал, только отметил, что для такой тихой лунной ночи море необычно бурное. Белые фонтаны пены и брызг взлетали там, где большие валы ударяют в мыс. Трижды они взмывали передо мной в лунном свете, а на четвертый раз я увидел немыслимое. Пенный гребень остался висеть в воздухе. Я ждал, когда он упадет, думая, что сошел с ума или что время остановилось. Затем я подошел ближе и, кажется, вскрикнул. Пена, подобная снегу, сложилась в человеческое лицо, и фигура, белее прокаженного из легенды, была страшна, как застывшая молния.
— И вы говорите, это был Гидеон Уайз?
Хоум молча кивнул. Тишину нарушил Нэрс; он вскочил так резко, что уронил стул.
— Все это чепуха, но мы пойдем и посмотрим.
— Я не пойду, — с внезапным ожесточением заявил Хоум. — Я больше никогда не ступлю на эту тропу.
— Думаю, нам всем нынче ночью предстоит ею пройти, — печально заметил священник. — Хотя не отрицаю, что она была опасна… и не для одного.
— Нет… Боже, к чему вы меня вынуждаете! — вскричал Хоум. Глаза у него блуждали. Он встал, но не тронулся с места.
— Мистер Хоум, — твердо произнес Нэрс. — Я — полицейский, и дом, хотя вам это, возможно, неведомо, окружен полицией. Я пытался вести расследование по-дружески, но мой долг — расследовать все, даже такую глупость, как привидения. Настойчиво прошу вас отвести меня на то место, о котором вы говорите.
Вновь наступила тишина. Хоум стоял, трепеща, словно от неописуемого страха. Затем он сел и сказал другим, более спокойным голосом:
