— О чем вы? — изумился репортер. — Конечно, он выбрался из провала!
Священник не ответил, только спросил неожиданно:
— Что вы думаете про Хоума?
— Его нельзя назвать преступником в строгом смысле слова, — сказал Бирн. — Он не похож ни на одного виденного мною убийцу. У меня есть в этом кое-какой опыт, а у Нэрса — тем более. Вряд ли мы хоть на минуту поверили, что Хоум — злодей.
— А я и минуты не думал о нем иначе, — тихо признался священник. — Вы, вероятно, лучше моего знаете преступников. Однако есть разряд людей, о которых мне известно больше, чем вам и даже Нэрсу. Я их навидался и знаю их повадки.
— О ком вы? — заинтригованно поинтересовался Бирн.
— О кающихся, — ответил отец Браун.
— Не совсем понимаю. Вы хотите сказать, что не верите в его преступление?
— Я не верю в его покаяние, — промолвил патер. — Я слышал много исповедей, но таких — никогда. Она была чересчур романтична, чересчур литературна. Вспомните, как он говорил про печать Каина. Это целиком из книг. Не так чувствует себя человек, уверенный, что совершил чудовищное злодеяние. Допустим, вы — честный приказчик, и внезапно с ужасом осознаете, что первый раз в жизни украли деньги. Уподобите ли вы себя разбойнику Варраве? Допустим, вы в приступе безумной ярости убили ребенка. Станете ли вы перебирать прочитанное, пока не вспомните идумейского правителя Ирода? Поверьте, наши собственные преступления настолько будничны, что не вызывают исторических параллелей. И зачем он стал говорить, что не выдаст товарищей? Никто о них не спрашивал. Нет, я не думаю, что он каялся искренне, и не дал бы ему отпущения. Хорошенькое дело, если людям начнут отпускать грехи, которых те не совершали. — И отец Браун устремил взгляд на море.
— Все равно не понимаю, к чему вы клоните! — вскричал Бирн. — К чему сомневаться в словах Хоума, если он теперь вне подозрений?
Отец Браун развернулся, как волчок, и с необъяснимым волнением ухватил друга за лацкан.
— Стойте-стойте! Вот оно! Хоум вне подозрений.
— Пощадите, не понимаю! — жалобно воскликнул Бирн.
— Он вне подозрений, — настаивал маленький священник. — Вот и вся разгадка.
— Исключительно ясная, — горько произнес журналист все в той же растерянности.
Они некоторое время молча смотрели на море, затем отец Браун сказал бодро:
— Итак, мы возвращаемся к подушке. Здесь вы с самого начала все поняли неверно, как частенько случается с газетчиками и политиками. Вы считаете, что в современном мире есть один враг — большевизм. В нашей истории большевики ни при чем — разве что их использовали для отвода глаз.
— Что вы такое говорите! — возмутился Бирн. — Убиты три миллионера в одной отрасли…
— Нет! — звенящим голосом воскликнул священник. — Нет, в том-то все и дело! Убиты два миллионера. Третий жив-здоров и свободен от угрозы, которую ему в полушутливой форме бросили у вас на глазах — вы же сами пересказали мне тот разговор. Гэллап и Штейн высказали несговорчивому торгашу ультиматум: или он объединится с ними в трест, или они задушат его бизнес. Отсюда, разумеется, и подушка.
После недолгого молчания он продолжил:
— В современном мире, безусловно, есть большевистское движение, и с ним безусловно надо бороться, хотя я и не верю в ваши методы борьбы. Однако никто не замечает, что есть и другое движение, не менее современное и мощное — движение к монополиям. Это тоже революция. Ее противники и сторонники убивают друг друга так же яростно, как противники и сторонники большевизма. У промышленных магнатов есть двор, как у королей, есть телохранители и наемные убийцы. Есть у них и лазутчики во вражеских лагерях. Хоум был орудием Гидеона, его лазутчиком в одном из вражеских лагерей. В этом деле Гидеон направил свое орудие против другого врага — конкурентов, грозивших ему разорением.
— Я все равно не понимаю, что Гидеон сделал и что таким образом выиграл, — признался Бирн.
— Разве вы не видите, — спросил отец Браун резко, — что они обеспечили друг другу алиби?
Бирн еще глядел на друга с некоторым сомнением, хотя уже начал догадываться.
— Фальшивое убийство избавляет их от подозрения в двух подлинных, — продолжал священник. — Очень странное алиби; невероятное и потому неопровержимое. Большинство сочтет, что человек, признавшийся в убийстве, искренен и человек, простивший своего убийцу, — тоже. Никто не заподозрит, что преступления не было и что одному нечего прощать, а другому нечего бояться. Возведя на себя напраслину, они убедили всех, что провели вчерашнюю ночь здесь. Однако вчера ночью их здесь не было, поскольку Хоум убивал старого Гэллапа в лесном поместье, а Гидеон Уайз душил маленького еврея в его римской бане. Вот почему я спросил, хватило ли бы у старика сил выбраться из пропасти.
— Хорошая была история, — огорченно произнес Бирн. — Так подходила к пейзажу, звучала так убедительно…
— Чересчур убедительно, — покачал головой отец Браун. — Какой выразительный образ: озаренная луной пена взлетает и складывается в привидение! И какой литературный! Хоум — подлец и проныра, но не забывайте: как многие подлецы и проныры в истории, он еще и поэт.
Тайна отца Брауна
Фламбо — один из самых одиозных преступников Франции, а затем частный детектив в Англии — уже давно отошел от дел. Поговаривают, что его преступная карьера сказалась на его сознании так, что он и не смог стать настоящим сыщиком. Так или иначе, после бурной жизни, полной романтических побегов и исчезновений, он осел в весьма подходящем для него месте: в замке в Испании. Замок, хоть и крепкий, с прочными стенами, был относительно невелик. На буром холме темнел виноградник, рядом тянулись длинные зеленые полоски грядок. Несмотря на полную невероятных приключений жизнь, Фламбо все же сохранил то, что свойственно многим людям латинского темперамента и не присуще, например, американцам — умение удалиться от суетного мира. Это свойство можно заметить во владельце гостиницы, стремящемся на склоне лет сделаться фермером. Оно проявляется у французского провинциального лавочника, останавливающегося в тот момент, когда он может превратиться в алчного до омерзения миллионера и скупить целую торговую улицу, и предающегося игре в домино в уютном доме. Фламбо неожиданно и внезапно влюбился в испанку, женился, обзавелся семьей и поместьем, при этом не проявляя ни малейшего желания покидать его пределы. Но в одно прекрасное утро его домочадцы заметили, что он чем-то обеспокоен и возбужден. Он обогнал мальчишек и бросился вниз по пологому склону холма навстречу шедшему через долину незнакомцу, даже когда незнакомец еще казался чернеющей вдалеке точкой.
