— Я знаю, о чем думаете вы, — с улыбкой отвечал отец Браун, — и это представляется вполне логичным. У нас есть Водрей с давней темной историей; возникает загадочный человек, которому он явно ни в чем не может отказать. Проще говоря, вы считаете, что Дэлмон — шантажист?
— Да, — подтвердил Смит, — и эта мысль мне отвратительна.
Отец Браун на мгновение задумался, затем произнес:
— Думаю, мне пора пойти в дом и задать несколько вопросов доктору Эбботу.
Вышел он из дома часа через полтора, но не с доктором Эбботом, а с мисс Рай. Это была бледная рыжеволосая девушка, и один взгляд на ее тонкий, почти трепетный профиль целиком подтверждал рассказ Смита. Она напоминала леди Годиву и некоторых дев-мучениц: лишь робкие способны так отринуть стыд ради правды. Смит двинулся им навстречу, и некоторое время все трое беседовали на лужайке. Солнце, которое с утра светилось ярко, теперь поднялось выше и даже припекало, однако отец Браун по-прежнему был с черным свернутым зонтом и в черной, похожей на зонт шляпе, застегнутый на все пуговицы, будто перед грозой. Впрочем, может, так подсознательно проявлялся склад его характера, а может, гроза была нематериальная.
— Самое ужасное, — тихо говорила Сибилла, — что уже пошли обиды: все подозревают всех. Джон и Эван хотя бы могут подтвердить, что были вместе, а вот доктор Эббот недавно страшно поскандалил с мясником. Тот счел, что его обвиняют, и в ответ обвинил доктора.
Эван Смит глянул на нее смущенно, затем выпалил:
— Послушайте, Сибилла, я не могу сказать все, но, думаю, в обвинениях нет смысла. История очень гадкая, однако я убежден, что… что все было мирно.
— Так у вас теория? — спросила девушка и глянула на священника.
— Я выслушал теорию, — ответил тот, — и звучала она очень убедительно.
Некоторое время он сонно смотрел на реку, пока Смит и Сибилла говорили между собой быстрыми приглушенными голосами, потом в задумчивости двинулся прочь и углубился в осиновую рощицу на почти нависающем берегу. Сквозь редкий полог листвы зеленым пламенем пробивалось солнце, птицы пели так, будто у каждого дерева по тысяче языков. Через минуту-две до Эвана Смита донеслось его собственное имя, произнесенное негромко, но очень отчетливо. Он быстро зашагал в ту сторону. Отец Браун уже шел навстречу.
— Не пускайте сюда девушку, — сказал он почти шепотом. — Отошлите ее под любым предлогом — кому-нибудь позвонить или что придумаете, а потом возвращайтесь.
Эван Смит, напустив на себя беззаботный вид (актер из него был никудышный), направился к своей спутнице; по счастью, ее всегда несложно было отвлечь просьбой сделать что-нибудь для других. Очень скоро она уже скрылась в доме. К этому времени отец Браун вновь исчез в рощице. Смит разыскал его за деревьями, где в береговом обрыве был овражек, спускавшийся к песку у воды. Отец Браун стоял на краю и смотрел вниз; шляпу он, случайно или нарочно, держал в руках, хотя жаркое солнце пекло ему голову.
— В интересах следствия вам лучше посмотреть самому, — грустно произнес он. — Но говорю заранее: приготовьтесь.
— К чему? — спросил Смит.
— Всего лишь к самому страшному зрелищу на моей памяти, — ответил священник.
Эван Смит вступил на край обрыва и едва сдержал крик.
Сэр Артур Водрей, ухмыляясь, глядел на него снизу вверх; голова была запрокинута, и Смит видел лицо перевернутым, что еще более усиливало ощущение кошмара. Что происходит? Неужели Водрей спрятался в овражке и подглядывал за ними в такой неестественной позе? Остальная фигура казалась скрюченной, как у горбуна, однако через мгновение Смит понял, что это эффект ракурса. Кто сошел с ума: Водрей или он сам? Чем дольше молодой человек смотрел, тем более застывшим казалось ему тело.
— Вам отсюда плохо видно, — проговорил отец Браун, — но у него перерезано горло.
Смита передернуло.
— Охотно верю, что вы ничего страшнее в жизни не видели, — сказал он. — Думаю, это оттого, что лицо перевернуто. Я видел его во время завтрака, во время обеда, каждый день в течение десяти лет, и оно всегда выглядело приятным и любезным. Перевернутое оно стало как у демона.
— На самом деле он улыбается, — с печальной трезвостью ответил отец Браун, — и это немалая часть загадки. Не многие улыбаются, когда им перерезают горло, даже когда делают это сами. Улыбка в сочетании с выпученными глазами вполне объясняет выражение. Однако вы правы, перевернутым все выглядит иначе. Художники часто переворачивают рисунок, когда хотят его оценить. Иногда, когда трудно перевернуть сам предмет (скажем, Маттерхорн), они встают на голову или хотя бы смотрят между ног.
Вся эта болтовня имела одну цель — успокоить нервы собеседника. Закончил отец Браун более серьезным тоном:
— Вполне понимаю, что вы расстроены. Впрочем, расстроилось и кое-что еще.
— О чем вы?
— Расстроилась наша стройная теория, — пояснил отец Браун и начал спускаться по овражку к песку у реки.
— Может быть, он покончил с собой, — предположил Смит. — Вполне естественный выход, который легко укладывается в нашу теорию. Он искал тихое место, поэтому пришел сюда и перерезал себе горло.
— Он сюда не приходил, — возразил отец Браун, — по крайней мере, живым и по суше. Его убили не здесь — слишком мало крови. Солнце высушило волосы и одежду, но на песке видны струйки воды. Примерно в этом месте морской прилив встречается с речным течением, образуя водоворот, который и вынес тело в овражек; в отлив вода отступила, а оно осталось. Его принесло рекой, надо думать, из деревушки — все тамошние магазинчики стоят прямо на берегу. Бедный Водрей нашел смерть в одном из домов. И я не думаю, что он покончил с собой. Но кто мог убить его на такой крохотной улочке?
Священник принялся чертить зонтом на песке.
— Давайте вспомним, как стоят магазины. Сперва мясная лавка. Мясник с его ножом идеальный исполнитель убийства. Однако Водрей вышел из лавки на ваших глазах, да и трудно вообразить, что он стоит и улыбается, пока мясник говорит: «Доброе утро! Позвольте перерезать вам горло! Спасибо! Что-нибудь еще?» Сэр Артур был крепок физически и крут нравом — он бы не сдался без борьбы. Кто, кроме мясника, мог бы с ним справиться? Хозяйка следующего магазинчика — старушка. Табачник, безусловно, мужчина, но, как мне говорили, очень маленький и робкий. Дальше ателье, которое держат две старые девы, затем кафетерий — хозяин сейчас в больнице, за стойкой стоит его жена. В деревушке есть несколько молодых людей — продавцов и рассыльных, однако в тот день их как раз отправили по разным поручениям. Кафетерием улица заканчивается — дальше до самого кабачка ничего, только перекресток, на котором стоит полицейский.
Священник ткнул зонтиком в песок, обозначив полицейского, и мрачно уставился на воду. Затем всплеснул руками и, быстро сделав несколько шагов, склонился над телом.
— Ах, — шумно выдохнул он, выпрямляясь. — Табачник! Как я мог это про него забыть!
