– Зеленые? Вы правда носили зеленые лосины?
– И зеленые, и розовые блестящие лосины. Вместе с «мыльницами», это такая обувь. Кстати, – мама подняла палец вверх, – обувь!
Снова покопавшись в шкафу, она нашла две коробки с туфлями-лодочками из искусственной кожи ужасного качества. У нас с крестной был один размер обуви.
Первые лодочки оказались белого цвета, вторые – красного.
– Мам, ты серьезно? Хочешь, чтоб я надела блузку болотного цвета и темно-синюю юбку с белыми или красными лодочками? Это же кошмар!
– Ха-ха, это еще ничего, поверь! Ты настоящего кошмара не видела.
Мама оказалась права – настоящий кошмар был впереди. Когда я пришла в день Осеннего бала в гимназию, она напоминала публичный дом на выезде. Вызывающую, вульгарную одежду старшеклассниц мог переплюнуть только еще более вульгарный макияж. Синие, зеленые и фиолетовые тени, огромные стрелки, пунцовые пятна румян и самые кричащие оттенки помад наводили ужас.
Да, у Барби явно с головой непорядок, раз она такое затеяла. Кстати, когда я ее увидела, последние сомнения в этом пропали. В сорок лет, будучи директором гимназии, надеть короткую джинсовую юбку, куртку-косуху и сделать на голове огромный начес? Куда катится мир…
Перед выходом мама меня тоже накрасила в стиле 80-х, однако, не так ярко. И начес пыталась сделать, но все сокрушалась, что нет челки.
– Мы с Надей постоянно ставили челки, только у тебя так не получится! – вздохнула она.
И замечательно! Я с содроганием вспомнила одну из маминых выпускных фотографий: там у нее челка торчит в одну сторону, у крестной – в другую.
Зато мама откуда-то достала лак с блестками и побрызгала его мне на волосы. Блестки почти сразу осыпались, и теперь я блестела, как новогодняя елка.
– Ужас, – заявила я, рассматривая себя в зеркало.
А мама осталась довольна.
С днем рождения она меня поздравила еще утром. Подарила новые ботинки, я давно о таких мечтала. Стол решили накрыть на следующий день. Должны были прийти Дашка, дядя Игорь и тетя Таня, мамина сестра.
На сестру я всё еще сердилась, хотя она и заявилась ко мне на следующий после съемок день с коробкой зефира и покаянным видом.
– Ликуся, там случай произошёл невероятный! Уверена, ты меня поймешь и простишь! Вышла я значит, в туалет, и столкнулась нечаянно с каким-то парнем. И вот прямо как кино показывают – сразу поняла, что он тот самый! Будто молния в меня ударила. Ну и слово за слово, пообщались с ним, а потом он и говорит – мне сейчас надо отца в аэропорт провожать, поехали со мной. Представляешь? Меня же никто из парней никогда с родителями не знакомил, тем более, после первой встречи! Ну как можно было такой шанс упустить? Я от радости, конечно, позабыла обо всём и только когда села с ним в такси, увидела твоё сообщение.
– Какая занимательная история! – скептически отозвалась я.
– Ты можешь не верить, но всё именно так и было! Ой, Лика, какой же он классный! Я теперь больше ни с кем встречаться не буду, вот увидишь! И, между прочим, у него друг есть, тоже ничего такой, – он вдруг сунула мне под нос телефон с фоткой какого-то симпатичного темноволосого парня, – кстати, учится в универе.
– Кстати?
– Ну, я думала, что тебе нравятся только умные парни?
– Мне? А я-то тут каким боком?
– Ликусь, я ни на что не намекаю, но подумай. Можем куда-нибудь сходить вместе, это всё равно тебя ни к чему не обязывает.
Я покачала головой, но ничего не ответила: кажется, объясняться с Дашкой – дело совершенно бессмысленное. Просто постаралась поскорее отправить ее домой.
А в день рождения она снова позвонила – вроде как с поздравлениями, но потом опять стала уговаривать пойти в клуб. Вот же неугомонная!
Потом позвонил мистер Шульц и поздравил меня еще раз. Папа, как обычно, звонить не стал, но перевел мне деньги. Я еще не знала, куда их потрачу, но подумывала отложить для летнего путешествия.
Вечером, придя в гимназию, я первым делом сняла верхнюю одежду, а потом поднялась на второй этаж, к актовому залу. Там-то и стояла толпа девчонок в боевом раскрасе: издалека я даже сразу не разобрала, кто из них кто.
– А знаете, что? Фатиму только что стошнило, – потряхивая огромными пластмассовыми клипсами, к пестрой толпе подлетела Ольга из 10 «М», – мне кажется, она – того… В смысле, залетела.
Фатима возглавляла школу танца с громким названием «Театр-студия Арт-Дэнс», где как раз занималась Влада и эта самая Оля. На самом деле, руководительницу звали Юлия Александровна, но из-за любви к восточным танцам к ней прилипло имя Фатима.
– Ну во-о-от… сначала – танец живота, а потом – танец в животе, – пошутила Арина.
Это было тупо, но все заржали. После чего Арина стала вертеть головой по сторонам.
– Ну где же ты, Марк, где… Приди, я так готовилась!
Ага. Видно, как готовилась. На Арине было до неприличия короткое красное платье и джинсовая куртка с кучей заклепок.
– Спорим, не придет. На фиг ему это сдалось, – заявила Полина. Вот она как раз-таки была в зеленых лосинах и желтой блузке с огромным черным лаковым поясом.
Арина состроила недовольную гримасу и пошла в актовый зал. Все почему-то потянулись за ней.
Зал оказался украшен зеркальными шарами. Пространство в середине освободили, кресла оставили только около стен. Вскоре начался концерт. Влада с другими девчонками станцевала «Фаину», а потом – какой-то другой танец под песню «Бамболейло». Затем пели «Желтые тюльпаны», «На белом покрывале января», «Бухгалтер», «In the heat of the night» и что-то еще, а мы танцевали. Стало душно, я почувствовала, как ноги распухают от узких лодочек, но продолжала двигаться в такт музыке.
Потом на сцену вышла Михеева. Она всё вертела головой по сторонам в поисках Вебера, но он, конечно же, не пришел. Затем свет приглушили, Арина взяла в руки микрофон и запела «Стань моим». В принципе, пела она неплохо. Но девчонок тут же стали приглашать на медляк, поэтому я решила прогуляться. На медляки меня никто никогда не звал: уже привыкла в это время подпирать стенку – не то, что другие. За Владу так вообще чуть ли не битва шла.
А я была для парней бесполым существом. Странноватая одноклассница, у которой всегда можно списать, поэтому они меня особо не задирали, даже снегом в детстве не кормили. Но и танцевать не приглашали.
Я вышла из актового зала и побрела по коридорам. В некоторых местах окна были открыты и пропускали дыхание первого заморозка. Заунывная мелодия становилась все тише, гулкий звук шагов оставлял вмятины в прохладном воздухе, а слова песни – вмятины в душе:
«Белый день смешался с ночью,
Птицы черные пророчат:
Станет первою потерей
Первая любовь….»
4
