Ветер гулял под юбкой, щекоча дрожащие ноги. Лиззи сняла резинку с волос, и ее кудри хлынули белоснежной волной по спине к пояснице. Она шла на эту встречу, не зная, чего от нее ждать.
«Пора повзрослеть», – крутились в голове слова Хлои. А может, действительно пора, может, потому за нас все и решают, чтобы мы не решали все сами, чтобы мы и не повзрослели никогда. Только тогда человек взрослеет, когда может что-то решить… Лиззи как обухом ударило, эти мысли навалились на нее лавиной, не позволяя ни двинуться, ни вздохнуть. Она встала посредине улицы. Они заперли нас в детском теле, думала она, в детском возрасте, в зависимом и безмолвном. И ничего уже нельзя сделать…
– Итак, господа, мы снова в студии. Скажите, что будет, если мы сами сможем решать, как нам жить?
– Будет каменный век.
– Но ведь…
– И никаких «но» быть не может! Если один человек изменит что-то и пойдет против написанного, то нужно будет менять сценарии и других людей. Последует ужасная, разрушающая цепная реакция. Это принцип домино – толкаете одну костяшку, и все остальные падают. Картинка, которую мы выстраивали не один год, рассыпется на глазах. Вы этого хотите? События жизни нашей матери неразрывно связаны с событиями нашей жизни и жизни наших детей, а также сослуживцев, друзей и просто знакомых.
– И даже незнакомых.
– Совершенно верно. Не все так просто, господа, не все так просто. Ставить на кон безопасность страны, жизнь целого государства ради каких-то там личных прихотей – это в высшей степени абсурдно.
– И эгоистично.
– Несомненно. Это высшей степени эгоизм.
16 глава
Меня вызвали в министерство.
«Адам Грин, зайдите сегодня в отдел кадров», – раздалось в телефонной трубке, до которой я еле дополз. С пяти утра я провалялся на полу в ванной, обнимая унитаз. Тошнить меня так и не перестало, чертово дерево. Нащупав шишку на затылке, я проклял вчерашний день.
«Итак, что мы имеем, – думал я, пока кофемашина трещала, выдавливая коричневую жидкость, – мать-одиночка, работающая в ужасной забегаловке, мечтает сбежать, старик, оставшийся без семьи, мечтает найти свою дочь, и студентка медицинского колледжа, у которой ничего не получается».
Единственное, что я сделал, это уговорил Лиззи не сдаваться и продолжить учебу. С этим и пойду. Скажу, что одно задание завершено, и завершено успешно.
Интересно, они дадут мне нового подопечного или подождут, пока я разберусь с другими двумя? Как же не хотелось ничего нового, но еще сильнее я боялся сдать Нину и того старика. Я мог сказать, что ничего подозрительного не заметил. Не заметил, и все. Никто же мне не запрещает прикинуться дураком. Пусть отдадут эти дела другим осведомителям. Почему я? Почему именно эти люди? Неужели нельзя было послать меня к какому-нибудь мерзавцу, которого не жаль было сдать?
Почувствовав вкус железа во рту, я понял, что раскровил десны. Ненавижу новые щетки, даже самые мягкие, жестче наждачной бумаги. Я сплюнул и включил кран. Пар от горячей воды обезоружил зеркало, лишив его возможности отражать. Я смотрел в него и не видел лица. Так оно и лучше, не смотреть в глаза тому, за кого очень стыдно. Может, напиться? Кого я обманываю. Единственное, что я мог сделать, – это уговорить их обоих не делать ничего. Не предпринимать попыток к побегу и не искать своего ребенка. Легко сказать – не искать ребенка. Если бы он у меня был, неужели я бы не искал его. Хотя моя мать меня бы точно не искала.
Я надел джинсы, застегнулся на все пуговицы и вышел. До министерства десять минут пешком, папка с собой. Хотя зачем она? Мне нечего им предложить, но пусть будет, с ней как-то спокойнее. В животе бурлило волнение, в горле пересохло, голова разболелась еще сильнее.
Переходя одна в другую, улицы меняли ландшафт. Однозначно мне нравится в центре, я чувствую свою значимость, важность, этот воздух свободы и…
– Вы не видели?
Меня кто-то окликнул.
– Вы не видели мою дочь, молодой человек? Девушка, двадцать пять лет, волосы светлые, глаза карие, она красила волосы, красила кончики в розовый цвет. Здесь не видно, это старая фотография…
Женщина со стопкой листовок держала меня за рукав, я инстинктивно дернулся, она не отпускала. Поняв, что никакой опасности нет, я просто стоял, не убирая руки. Женщина – маленькая, взлохмаченная, в вязаной кофте и юбке ниже колен. Кажется, она вечность не причесывалась. Заметив мой взгляд, она собрала волосы в пучок. Мне было неловко, я старался не смотреть на нее.
– Пожалуйста, – повторила она, – вы не видели?
С листовок смотрела девушка, не та, что была тогда, другая. Время будто бы сжалось, я забыл, куда шел, глаза женщины, глаза девушки, ничего не могу сказать.
– Не видел, – еле вымолвил я, и время пошло, и я бы хотел пойти, но женщина не отпускала.
К нам подошел патрульный. Учтивый голос, безразличный взгляд.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Случилось, – зашептала женщина, – случилось, – она впала в истерику, – а вам все равно, вам всем все равно на мою дочь! Сволочи, какие же вы сволочи!
– Пожалуйста, мэм, пройдемте со мной.
Он взял ее под локоть, она расцепила пальцы. Я был освобожден.
Стоял на светофоре, ожидая разрешающий свет, слышал, как закрылись двери полицейского седана, как ругалась и плакала женщина, как забуксовали шины и поехали, тихо шурша.
Я не позволил себе обернуться. Глаза женщины, полные страха, дрожащие руки в синих венах, что надрывно выпячивались из-под тонкой кожи.
Что же происходит? Может, какой-то псих убийца? Но ни одного трупа пока не нашли. На моей памяти еще не было ни одной насильственной смерти. Я не хотел об этом думать, как и о том, почему Макса до сих пор нет. Вчера я звонил ему. Хотя он и без того не брал трубки. Его телефон постоянно разряжен.
Светофор уже несколько секунд как пищал. Я свернул с перекрестка и пошел к остановке, нужно проехать четыре квартала, идти не было никакой возможности, голова все еще гудела, а теперь и ноги стали ватными. Эта женщина обрушилась на меня и буквально сбила с пути. На остановке никого не было, электробусы ездили с завидной регулярностью, но всегда полупустыми, они обязаны были ездить, и не важно, везли кого-то или нет.
Я сел в пустой салон, на чистое, почти не изъерзанное кресло. Двери закрылись, робот объявил следующую остановку. За окнами проплывал мимо город, такой же, как всегда, ничего не изменилось. Ничего не изменилось, говорил я себе, выравнивая дыхание, тошноты я не чувствовал, боль утихала. Может, и правда сотрясения нет. Через несколько остановок я сошел.
Мой старый дом, из которого я несколько дней как уехал, показался совсем постаревшим. На втором этаже звучала музыка, люди также здесь жили, ожидая своей судьбы. Посмотрел в окна Макса – никакого движения. Зашел в подъезд. Что, если квартира пуста? Нужно будет заявить в полицию об исчезновении или нет? Поднялся на второй и замедлил шаг. А если заявить, а с ним все в порядке и он просто уехал. Его найдет полиция, и выяснится, что это я его искал. Не родственник, не друг – никто. Он будет в бешенстве.
