– Завтра в школу, – сказал он, слепив четвертую котлету.
Когда взрослый хочет заговорить с другим взрослым, он рассуждает о погоде: она либо хорошая, либо плохая. Если взрослый хочет заговорить с ребенком, он скажет что-нибудь про школу.
– Я знаю.
– Как настрой? – не унимался папа.
– Хороший.
– Правда?
– Правда, правда, правда! – буркнула я.
– Тебе разве не нужно собирать рюкзак?
– Нет. – Я соврала.
– Не нужно или ты его уже собрала?
– И то и другое, – опять соврала. Тогда я закрыла глаза и засунула руку в ближайшую коробку. После переезда там намешано много разных вещей, мне нравится на ощупь отгадывать, что внутри. Я узнаю́ всё на свете: настольную лампу, коврик томатно-красного цвета из прихожей, тубы из-под аспирина, папину форму… На дне коробки я нащупала стеклянный флакончик, он был очень холодный, я не могла понять, что это. Открыла глаза: мамин лак для ногтей зеленого цвета. Теперь он мой, но что толку? Мне всё равно не разрешают красить ногти…
Я крепко сжала флакончик в левой руке. Папа вмешался в мою игру – он не понимает, когда я играю.
– Директор школы очень симпатичная женщина.
– Отлично, – равнодушно отозвалась я. В голове оглушительно тикало.
– Она сказала, твоя учительница тоже очень симпатичная.
– Угу, – я сжала в кулаке лак для ногтей. Симпатичные. Симпа-тик-тактичные. Симпа-тик-так-тик-так. Тик-так.
– И одноклассники, говорят, симпатичные.
Как же надоели этот шум и это слово!
– Даже консьерж наверняка симпатичный! – закричала я. – И учитель французского! А психолог симпатичнее всех! Спорим, он супер-пупер-мега-симпатичный?!
– Перестань кричать, Урсула!
– Сам перестань! – Я набрала побольше воздуха. – Откуда тебе знать, что они симпатичные?
– Потому что большинство людей такие. Тебе это, конечно, не понравится.
– Наверное, это с тобой они милые.
– Или ты сама не даешь им быть милыми.
– Просто ты им нравишься, а я нет!
Папина котлета повисла в воздухе.
– Почему ты думаешь, что не нравишься людям?
Я не ответила.
– Урсула, почему ты думаешь, что не понравишься им?
Тишина. Почти гробовая. Даже тиканье прекратилось.
– Думаешь, тебя за что-то можно не любить?
Я молчала, к горлу подступил комок.
– Ты ничем не хуже остальных. Слышишь меня?
Я легла на пол ничком, чтобы папа понял: не хочу больше разговаривать. Тогда я заметила, что всё еще сжимаю в руке лак для ногтей. Я втиснула его в карман джинсов и прижалась лицом к ковру. Запахло пылью. Папа отвернулся и сделал еще пару котлет, а может, три или одну – я уже не видела. Наконец он спросил:
– Ты не задохнешься?
Я хотела сказать «нет», а получилось «дет».
– Я не сержусь на тебя.
Хотела сказать, что знаю, а получилось «я здаю».
– Урсула, – позвал папа. Воцарилась тишина. – Веди себя завтра хорошо. Обещаешь?
Хотела сказать «обещаю», но ничего не получилось.
4. Кот в космосе
Бомба взорвалась в назначенное время. Хотя всё пошло наперекосяк намного раньше, гораздо раньше. Как только я открыла глаза-угольки и надела очки – бутылочные донышки.
Ноги лежали на подушке, а там, где оказалась голова, пахло ногами. Потом я пролила молоко на новую тетрадь, которую купил папа; он дал мне другую, одновременно старую и новую, с надписью «Метрополитен-музей». Она была новая, потому что в ней никто ничего не писал, а старая, потому что ее купили, когда я еще не родилась. В Метрополитен-музее работала мама. Дальше я почистила зубы гелем для волос, а волосы уложила зубной пастой. Я была готова на всё, только бы вернуться в постель. «У меня ветрянка! Честное слово!» – так и хотелось сказать.
Папа подгонял меня. Он девять раз повторил, что мы опоздаем, вытащил меня из дома, закрыл дверь, опять открыл, зашел в квартиру, надел ботинки, запихнул меня в лифт, вышел на улицу, вернулся в лифт за зонтом, вскрикнул, что его машину угнали, вспомнил, что в новом доме есть гараж, и отвез меня в новую школу.
– Ты только не волнуйся, – то и дело повторял он, сжимая руль дрожащими руками.
Мы приехали на девять минут раньше (по одной на каждое папино «мы опоздаем»). Пока он говорил с учительницей, я ходила туда- сюда по классу. Дождливым утром пустой кабинет пахнет по-особенному. Мокрым зонтом, деревянной стружкой из точилки для карандашей, крошками старого бутерброда и вымытым с хлоркой полом. Во дворе под дождем дрожали лужи. Я тоже дрожала, но старалась не подавать вида и разглядывала кипы скрепленных листов бумаги, которые висели на стене. «Классные новости, – значилось на первой странице каждой стопки. – Новости и слухи о нашей школе». И чуть ниже приписка: «Главный редактор: София Дж.»
– Иногда с ней бывает немного… трудно, – прошептал папа. Учительница с улыбкой попросила его не беспокоиться, и он крепко пожал ей руку. Потом легонько потрепал меня по голове, пожелал удачи и ушел.
Мою новую учительницу зовут Лианн, она невысокая, чуть выше меня. У нее растрепанная прическа, крупные кольца в ушах, яркий шарф, огромная сумка и высокие сапоги цвета кофе. Или кофе с молоком. Или эспрессо. Или черного кофе. Мне-то откуда знать? Кофе я не пью, модой не интересуюсь – и это как раз чистая правда. Я только хотела сказать, что в таком наряде она выглядела еще более хрупкой и отличить ее от учеников можно было с большим трудом. Разве что по широкой улыбке. У новой учительницы очень много зубов, поэтому она постоянно улыбается. И так широко, что кажется, будто она смотрит на тебя не глазами, а зубами. С одной стороны, это вызывает доверие, а с другой – пугает.
– Урсула, мы начали заниматься несколько недель назад, тебе придется нагонять. Садись сюда, – сказала Лианн, – на первую парту. Тебе будет всё видно.
Не люблю, когда такое говорят. Мне сразу кажется, что на мои здоровенные очки обратили внимание. Так не годится. Лучше бы учительница сказала что-нибудь вроде: «Привет, меня зовут Лианн, и я ненавижу свитеры с горлом».
Начали собираться одноклассники. Их было очень много, сотни! Может, и тысячи! (Честное слово!) Они проходили мимо моей парты, как будто это был единственный путь к их местам. Я опустила глаза и сделала вид, что ищу очечник в рюкзаке. Как назло, он то и дело попадался мне под руку. Где бы я ни искала, тут же натыкалась на треклятый футляр.
