– Да можешь и выпить… Подожди – и я с тобой… Чин-чин!
– Что?
– За твое здоровье!
Эту девочку нужно было расположить… еще выспросить… может, что-то вспомнит еще? Что-то важное. Что, может быть, упустила… Что же спросить?
– Я вообще-то недавно здесь… – выпив вино, Далия закусила виноградом. Улыбнулась, несколько кокетливо и вместе с тем грустно. – Тут неплохо платят. Накоплю денег, куплю тележку. Буду торговать зеленью на площади Тавра. Потом выйду замуж…
Пожалеть ее, что ли? Эх… что бы спросить? Да вот…
– Ты так и не сказала, почему Мануил не придет?
– Он купил двух служанок.
– О как!
– Да, у него появились деньги. Выиграл. Он же «голубой»…
Этого еще и не хватало, тьфу! Стоп! Слово «голубой» тут вовсе не извращенцев означало, а… а партию болельщиков на ипподроме! У каждой колесницы в забеге – возницы. Один – в голубой тунике, другой – в зеленой, красной… Такие и «партии»! Да. Так они и назывались – партии. «Голубые» – «венеты», «зеленые» – «прасины», «красные»… какие-то еще.
– Откуда знаешь, что «голубой»?
– Голубая тесьма на далматике. Голубые ленты. Был бы «прасин» – были бы зеленые.
Ясно. Фанат! И где его искать – теперь понятно вполне.
– Ах, дай-ка тебя поцелую, милая!
– Господин желает плеть?
– Нет. Лучше на вот, возьми… – сотник протянул серебряху. – Успеха тебе во всех твоих желаниях, Далия!
– Заходите еще, господин… Да, вы спрашивали, что он любит? Ну, кроме бегов… Любит лепешки с креветками. Ну, знаете, такие – в тонком тесте. Целую корзину как-то принес…
Вне себя от нетерпения сотник выскочил из покоев.
– Вижу, все хорошо прошло? – интеллигентный служитель Викентий проводил гостя во двор и принялся отпирать засов. Отпирая, не молчал, разговаривал: – Далия – хорошая девушка, да. Небось, рассказывала вам, что хочет торговать зеленью? Врет.
– Почему? – удивился Миша.
Служитель скривил губы в улыбке:
– Они все так говорят. Но две-три номисмы в день… Это весьма прилично!
Еще бы! Три золотых в день самый лучший кузнец и в месяц не заработает! А эти вот…
– Они все жалуются, – распахнул ворота Викентий. – Однако покупают себе дома, экипажи, нанимают слуг. Зеленью никто не торгует! И ни одна еще не ушла. Да что там, на каждое место – очередь. Кабы бы не патриарх – расширились уже давно.
Еще бы ушли! За три-то золотых в день? Кузнецу полтора месяца махать кувалдой!
– О, мой господин! Какие люди!
Служитель прямо лицом посветлел, увидев очередного посетителя – невысокого роста мужчину, с круглым лицом и короткой челкой, в модной тунике с вышивкой в виде вертикальных линий.
– Прошу, прошу, господин Ев… Ах, любезнейший господин! Давненько вы нас не жаловали.
Черт побери – следователь! Этот как его… старший лейтенант… тавуллярий. Ишь ты, вместо того, чтоб дело расследовать, он по баням да публичным домам шляется! Нечего сказать, молодец!
Вежливо кивнув, сотник быстро пошел прочь, но на углу оглянулся. Там, на месте происшествия, следователь показался Мише каким-то старым тютей, вовсе не энергичным и нисколько не заинтересованным в поисках преступников. Этакий лысый старичок, просто занимающий место в канцелярии уголовных дел. Отработать свой номер – не больше. Таких везде много…
Однако вот сейчас, встретившись с тавуллярием лицом к лицу, да еще столь неожиданно, сотник все же расмотрел – не такой уж господин Евпатор и старый. Даже и совсем не старый – лет тридцать пять, коренастый, крепкий, и вовсе не лысоватый, скорей, подстрижен очень коротко, одна лишь челка – на лоб, как когда-то носили в древнем Риме патриции. Модная туника, замшевая обувь… и взгляд. Очень вот Мише не понравился взгляд: недобрый такой, внимательный, цепкий.
Впрочем, черт с ним, со следователем – пущай развлекается. Итак – ипподром! Ксенофонт… он же – Мануил Ларгис. «Голубая» партия, «голубой» сектор…
Явившись домой, сотник первым делом послал подвернувшегося Вельку в лавку, за голубой тесьмой, коей и следовало обшить туники перед походом на ипподром. Чтоб «свои» сразу признали, типа синебело-голубого «зенитовского» шарфа.
В ожидании вышел во двор – благо, погодка пока позволяла: вечерок нынче выдался тихий и теплый. Крича, кружили в сиреневом небе чайки, солнце, садясь, отражалось золотистыми сполохами в крышах домов и на куполах храмов.
Закутавшись в плащ, Михайла присел на скамеечку под старой смоквой, невдалеке от летней кухни.
– Здрав будь, господин сотник, – приветствовали позади.
Миша оглянулся – Премысл. Десятник выглядел слегка озабоченным. Впрочем, он всегда так и выглядел – уж точно не балабол, клещами слова не вытянешь.
– Как у тебя рука-то?
– Да потихоньку…
Здоровяк присел рядом, помолчал…
– Здравы будьте! – войдя в калитку, почтительно кивнул Жердяй.
Улыбнулся:
– Рыбки сегодня немало!
Сидеть со своими охотник, правда, не стал, махнул рукой – на запястье что-то блеснуло – да прошел сразу в дом. Умаялся за день, чего ж.
– Что это у него на руке? – удивился десятник. – Похоже, браслетик серебряный.
– Так и у меня браслет… и вон, у тебя, – Михаил хмыкнул. – Вот и Жердяй… Верно, не только для нас рыбку ловит. Продает кое-что…
– Продает…
– Эко дело!
– Все одно, – набычился Премысл. – Мог бы ведь и похвастать.
На ипподром отправились уже в ближайшую субботу, вчетвером. Михайла с Варварой и Рогволд с Гориславою. Изображали семейные пары, по случаю такого события разодевшиеся в лучшие свои наряды, щедро обшитые голубой тесьмой. Наряды пришлось прикупить, да и у варяга нашлось кое-что – выглядели неофиты-болельщики вполне комильфо, как принято. Длинные туники, у девушек – затейливо повязанные платки.
Шли недолго – минут двадцать, Ипподром находился совсем рядом, между императорским дворцом и Святой Софией. Народу по пути становилось все больше и больше, так, что вскоре стало не протолкнуться. Оживленные толпы валили на ипподром, кто-то надеялся выиграть, кто-то же – просто развлечься, увидеть самого базилевса. Много было «голубых», «зеленых»… да, собственно, и все. Как пояснил Рогволд, раньше еще были «красные» и «белые», но ныне осталось только две «партии», политическая роль которых нынче была не так уж и велика. Император правил, опираясь вовсе не на большинство народа и не на партии, а на олигархов, чиновников и провинциальную знать, которую сознательно допустил до государственной кормушки.
«Красные и белые – слыхали, сэр Майкл? Как и у нас, в России, во время Гражданской. Веди-и, Буденный, нас смелее в бой!»
