Когда наконец справляюсь, наконец понимаю в чем дело: на моем лице кислородная маска, а на шее — шина. Или ошейник. Или как оно там называется. Зачем?
Осматриваюсь. Вижу белый потолок и белые же стены. На входную дверь слева падают солнечные лучи, и в целом светло. Значит, день. Напротив меня на стене висит небольшая плазма.
Потом наконец фокусируюсь на своем теле, и глаза в ужасе расширяются: левая рука зафиксирована и в гипсе. То же самое и с левой ногой.
Какого хрена? Что со мной?
Я ведь был на дне рождении Макса, как очутился в этом месте? Макс, Макс… Напрягаю память, и вдруг вспышкой появляются нужные воспоминания. Телефон, программа слежения, женская консультация, разговор с Алисой.
И моя попытка вернуться, потому что не поверил ей.
Вот я перебегаю дорогу… Последнее воспоминание: на меня несется «Газель». Твою ж налево, меня что, сбили?! Похоже на то.
Интересно, сколько я уже тут?
Мне нельзя тут задерживаться, никак нельзя. Мне нужно поговорить с Алисой.
Пытаюсь дернуться, и опять организм отвечает приступом боли.
Черт! И вдруг боль исчезает, я будто отключаюсь.
Когда снова прихожу в себя, поначалу решаю, что вдобавок ко всему ослеп. Иначе почему такая темень? Чернота. Есть только она и ничего больше.
Слава богу, вскоре выясняю, что вижу очертания комнаты, просто ночь.
Выходит, отрубился.
Тело болит не так сильно, похоже, мне вкололи обезболивающее. А вокруг так тихо, что мне кажется, будто я слишком громко думаю. Но что мне еще остается, если больше ничего не могу? Только думать.
Точно помню, что мне снилась Алиса. Беременная. Я раз за разом спрашиваю, мой ли это ребенок, а она смотрит на меня и молча улыбается. Затем начинает исчезать в дымке.
— Я приду завтра, — обещаю ей.
— Зачем? — звенит в воздухе ее вопрос, а сама Алиса окончательно тает в воздухе.
Откуда-то знаю, что этот сон снится мне далеко не первый раз и свой вопрос она тоже задает не впервые.
Хороший вопрос: зачем я к ней хожу во сне.
И начинаются внутренние дебаты: две части меня начинают выяснять отношения на повышенных тонах, а я будто сижу в кресле и смотрю со стороны.
Первый я выглядит привычно, в обычных джинсах и футболке, а второй я сидит на возвышении в мантии и парике судьи.
— Ну так понятно, зачем хожу, — пожимаю плечами я. — В конце концов, мне ведь надо выяснить, чей это ребенок.
— Она не ответит, ты это знаешь. Но все равно ходишь, — парирует судья. — Так зачем?
— На что ты намекаешь? Причина одна, я же говорю: ребенок.
— Ты врешь. Повторяю вопрос: зачем?
— Ты достал, хожу посмотреть на нее! Доволен?!
— Это не все, Назар. Зачем тебе на нее смотреть?
— Просто так.
— Сам-то в это веришь?
— Ну-у, — мнусь я, — она красивая.
— Кхм-кхм, — прокашливается в кулак судья. — Красивых — вагон, поставь на ее место любую другую и ходи к ней. Но нет, таскаешься именно к Алисе. Почему?
— С ней интересно говорить.
— Правда? Она ведь всегда молчит, — изгибает бровь судья и гремит, приказывает: — Говори правду!
— Люблю я ее, люблю! Понял?! — взрываюсь я.
— Приговор вынесен.
Судья хлопает в ладоши и исчезает. Вслед за ним исчезает и второй.
Остаюсь только я и ошарашенно пялюсь в потолок.
Сердце стучит в районе горла, и меня начинает трясти.
Вердикт вынесен: Назар, ты кретин. Это ж надо было умудриться втюриться в Алису. Мститель хренов.
Нет, это неправда. Это не может быть правдой. Или может?
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я вынужденно признаю: может.
Я и правда кретин.
Мне хочется орать и крушить все вокруг, но все, что я могу, — лежать и смотреть в потолок.
Мы никогда не будем вместе, это уж точно. Я даже в худшем сне не могу такого представить. То, что она сделала, невозможно простить, и мои чувства ничего не значат. Но если ребенок мой, придется как-то общаться. А моя любовь… Пройдет со временем.
Перед глазами начинают мелькать картинки прошлого: начиная с первой встречи с Алисой, в отеле, заканчивая последним разговором под дождем.
В конце концов, карусель мыслей начинает крутиться так быстро, что в какой-то момент я снова проваливаюсь в спасительную темноту.
Когда просыпаюсь и открываю глаза, вижу, что снова светло. А еще рядом с моей кроватью в кресле сидит отец. И с беспокойством смотрит на меня.
Что он тут делает? Он последний, кого я хотел бы видеть.
Видимо, он замечает мои приподнятые брови, и встает, склоняется надо мной.
М-да, из всего арсенала мимики мне доступно лишь поднятие бровей. Супер.
Интересно, это он прилетел сюда или перевез меня домой?
— Тише, не пытайся говорить, Назар, ты не можешь. У тебя тупая травма гортани, нужен голосовой покой.
Похоже, мои брови взлетают еще выше, а в глазах читается немой вопрос.
— Ты в больнице, — начинает рассказывать отец. — Прошло уже почти три недели.
Сколько?! Я-то думал, пара-тройка дней.
— Я прилетел, как только мне позвонили, — тем временем продолжает отец, и я чувствую боль в его голосе: — Тебя сбила машина, сын, ты едва не умер… Слава богу, тебя вытащили… Врачи делают все возможное, но на восстановление понадобится несколько месяцев. Скорее всего, три-четыре. А до полного выздоровления и того больше.
Что?! Этак Алиса и родить успеет, пока я выйду из больницы.
Не могу ходить, не могу говорить… Охренеть! Я не могу лежать тут бессловесным пнем, который только и может, что шевелить незагипсованной рукой и ногой! Нет, нет, и еще раз нет. Я здоровый молодой парень, я не могу валяться в койке месяцами. Да я же подохну тут от скуки, тоски и невозможности что-то делать. Я привык постоянно быть в движении.
Я буквально давлюсь злостью. Нет уж, так дело не пойдет. Отец ошибается, я не собираюсь оставаться тут так надолго. Встану раньше, иначе я буду не я.
Когда первый шок проходит, все-таки признаю, что какое-то время провести здесь придется, как ни крути. Раз так, буду пользоваться тем, что есть. Правая рука работает, а это уже что-то. Мне бы ручку и бумагу. Или телефон.
И как мне вообще теперь сказать отцу, что у Алисы может быть ребенок от меня?
Ситуация хуже не придумаешь. Как он отреагирует? Впрочем, какая мне разница как.
В комнату заглядывает медсестра и бодро заявляет:
