— Я… Виктор, не знаю, как вас по батюшке, я бы хотела перед вами извиниться.
— За что? — синхронно интересуемся мы оба. Правда, Исаев вслух, а я про себя.
— Право слово, мне теперь очень неудобно перед вами, — тянет тетя, — но… Нам действительно не о чем разговаривать. Алиса ждет ребенка не от Назара.
— Но вы ведь сказали…
— Я знаю, что я сказала. — В ее голосе снова стальные нотки. — Ошиблась. Точнее, думала, что ребенок от Назара, но практически сразу после нашего разговора выяснилось, что это не так.
— Я вам не верю.
Мне не нужно видеть Исаева, чтобы понять, что он шокирован.
— Можете сделать ДНК-тест, если хотите. Но в этом правда нет нужды. Виктор, ну подумайте сами. Я более чем уверена, что вы уже выяснили подноготную о нас.
Тот кивает.
— Ну вот. Если бы ребенок был от Назара, я бы первая пришла к нему или к вам за помощью и деньгами.
Виктор молчит, и тетя добавляет:
— В общем, мне и без того неловко, что все так вышло. Давайте уже разойдемся с миром и забудем о первой встрече. И об этой, кстати, тоже. Простите, что отняли у вас время. Теперь можно пройти?
Исаев мнется, но в итоге бросает:
— Проходите.
Тетя заходит в подъезд.
Проходит еще несколько минут, прежде чем он наконец отмирает и уходит туда, откуда пришел.
Я вскакиваю на ноги, и из груди рвется радостный вопль. Ну и пусть ноги затекли, пусть руки замерзли. Мне хочется ликовать.
Наконец-то Исаевы оставят нас в покое!
Глава 32
Назар
Стрелки часов на стене двигаются издевательски медленно. Тик-так. Тик-так.
По этой же стене ползет игривый солнечный зайчик из окна. Везет ему, я не могу даже этого.
Зато могу лежать пнем — в этом я теперь мастак.
Мне нет покоя днем. Но если бы только днем… Я постоянно просыпаюсь по ночам в поту и болезненно морщусь. Сердце сжимает мучительными спазмами, а мозг снова подсовывает воспоминания о том, что я сделал. И снова. И снова.
«Спи, — уговариваю себя, — все равно пока ничего не можешь».
Куда там. С тех пор, как вскрылась правда, я не спал спокойно ни одной ночи.
Каждый день невыносимое чувство ест меня поедом, не дает спокойно дышать. Ему нет названия, но ничего подобного я в жизни не испытывал. Дикий коктейль, который с каждым днем настаивается все больше и мучит меня все сильнее.
Жесткий, серьезный разговор с отцом о том, что я сделал, лишь усугубил и без того разъедающее меня чувство вины.
Ну, как разговор. Говорил он, а я печатал в заметках на телефоне.
Я снова, уже далеко не в первый раз, вспоминаю.
… — Ну и, где она? — слишком резко спрашивает меня отец и обводит больничную палату рукой. Я вижу, что он страшно зол и едва держит себя в руках.
«Кто она?» — печатаю я и недоумеваю.
— Твоя мать.
«Ты в своем уме? Она умерла!»
— Именно, Назар! Так ради чего ты все это затеял, если Ольгу все равно никак не вернуть? Тебе что, стало легче, сын?
«Нет, — признаю я и, немного помявшись, допечатываю: — Стало только хуже».
— Я ведь говорил, что так и будет, когда ты заявил, что сам разберешься. Думал, ты оставил эту дурацкую затею. Так объясни мне, бога ради, зачем ты полез не в свое дело? Я ведь просил тебя не вмешиваться. Это дело мое, твоей матери и той девушки. Но никак не твое!
Взгляд отца светится диким разочарованием, он нападает вместо поддержки, и от этого мне еще больнее.
«Я должен был! Это несправедливо!»
— Должен? Справедливо? — хмыкает отец. — Не этому я тебя учил. О какой справедливости ты говоришь? С чего ты вообще возомнил себя борцом за справедливость, а?
Я бешусь про себя: ну как защищаться, когда он может говорить, а я нет?
Я ему фразу, он мне пять в ответ.
К тому же, и правда, этому меня учил не он, а мама.
Тот случай с Маратом, в бассейне, когда я едва не умер, запомнился мне навсегда. Когда мать добилась его исключения из секции, ко мне как-то днем возле школы подошла светловолосая женщина.
Оказалось, это мать Марата. Она стала просить за него. Мол, прости его, он, вообще-то, добрый мальчик, все осознал и больше так не будет, очень любит бассейн и так далее и тому подобное. Даже плакала.
Я тогда сильно проникся ее страдающим видом и просьбой, мне стало ее очень жаль, и я пообещал поговорить об этом с мамой.
Никогда не забуду, как та взорвалась, едва я успел заикнуться о Марате — о том, чтобы его простить и вернуть в секцию.
— Назар, да что с тобой? Ты за малым не умер! Тебе не так давно перестали сниться кошмары, а на воду до сих пор смотреть не можешь! И ты готов простить Марата? Ты понимаешь, что его мама специально давила на жалость и подошла к тебе? К тебе, а не ко мне, потому что ты у меня слишком совестливый?! Ты в курсе, что у Марата это не первый раз, когда он кого-то обижает?
Мама нависла надо мной грозной тенью, а десятилетний я лишь испуганно вжался в стул, на котором сидел.
— Не знал, — прошептал я.
— Зато я узнала! Так вот, разве это будет справедливо, если ты сейчас дашь слабину и кто-то еще пострадает? Ты готов взять на себя такую ответственность?
— Почему кто-то пострадает? — удивился тогда я.
— Потому что ты его простишь! Подумаешь, — всплеснула руками мама, — достаточно попросить прощения и снова можно кого-то топить! Так, что ли? Что, если в следующий раз рядом не окажется никого из взрослых, и умрет другой ребенок? Например, твой лучший друг Саша. Ты этого хочешь?
— Нет, — рьяно замотал головой я.
— Я рада, что не хочешь. Я знаю, ты у меня добрый мальчик. Но добро иногда должно быть с кулаками, сын.
Мать опустилась на корточки и заглянула мне прямо в глаза. Ее проникновенный голос отдавался в голове звоном:
— Разве это справедливо, что человек, который вредит другим, отделается так легко? И обо мне ты подумал, сынок? Я не для того тебя спасала, чтобы ты сейчас его жалел! Себя не жалеешь, так других пожалей. Если из-за твоей жалости кто-то погибнет, как ты будешь спать с этим, скажи мне?
Помню, как мне в тот момент стало стыдно. Не окажись она тогда в бассейне, я бы утонул, потому что тренер задержался бы в коридоре. Я обязан маме жизнью. Она так меня защищала, а чем я отплатил? Дал слабину, был в шаге от того, чтобы простить обидчика.
— Мамочка, — горячо зашептал я, — ты права, это несправедливо, я не стану прощать Марата. Прости меня, пожалуйста!
