Обычному человеку мозг кажется просто студенистым месивом. Писатель Сэм Кин сравнивал его с мякотью спелого авокадо, которую можно легко зачерпнуть ложкой
[119]. В самом общем виде этот орган состоит из заднего мозга, промежуточного мозга (так называемый средний мозг соединяет задний мозг с промежуточным) и хорошо всем знакомых студенистых «долей» – лобной, теменной, височной и затылочной. Также эти области называют соответственно «рептильным мозгом», «мозгом млекопитающих» и «мозгом приматов». Задний мозг управляет основными функциями организма и движением – эта часть у нас общая с рептилиями, от игуан до комодских варанов. Промежуточный мозг передает сенсорные стимулы, а также помогает фиксировать и обрабатывать воспоминания и эмоции
[120]. Но именно в лобных долях, так называемом мозге приматов, заключено, строго говоря, все, что составляет личность человека. Там содержится наше «я» – загадочная и аморфная сущность, которая, по мнению большинства людей, есть у нас, но отсутствует, например, у лягушек. Разумеется, есть люди, считающие, что животные обладают личностью, как и мы. Отчасти именно это движет организациями, выступающими за права животных (например, PETA), на чем мы остановимся в следующих главах.
Задумываясь, каково было бы существовать в виде мозга без тела, или проснуться в новом теле, или иметь (как Джекил и Хайд) два сознания в одном теле, мы исходим из предположения, что мозг – или разум – содержит в себе по крайней мере часть нашей идентичности, но в то же время эту идентичность можно отделить от тела. Уайт, только что защитивший диссертацию и хозяйничающий в своей первой однокомнатной лаборатории, готов поставить свою репутацию на кон: он истово верит в это предположение. Каждый день он оперирует мозг, каждый день касается опасной грани между душевным и физическим, разумом и материей. В конце концов, это и есть его работа.
Сознание отдельно
Не прошло и года, как кливлендская жизнь Уайта вошла в колею. В будни, а иногда и по субботам он выходит из дому не позже шести утра, направляясь в закусочную на Шейкер-сквер. У него вошло в привычку не только пить там кофе, но и подавать его: он встает за стойку, помогая наполнять чашки, если в закусочной многолюдно. Большую часть посетителей он знает по именам. А те определенно знают его. День он проводит в операционной, а в выходные заглядывает в клинику проведать пациентов. Многих он теряет: «Метро» специализируется на травматологии и расположена по соседству с самыми бедными и неблагополучными районами. Уайт постоянно видит страшное: пулевые ранения, избитых людей. Это не мешает ему шутить над коллегами и поддразнивать студентов и медсестер. Он известен своими розыгрышами. Как-то раз возле мясной лавки, где Уайт обычно покупал говяжий мозг для занятий со студентами, произошла автомобильная авария без жертв. Полиция запоздала к месту происшествия, и Уайт надоумил своего сына Майкла с криком «Скорее, скорее в клинику „Метро“, может, там успеют вставить его обратно!» всучить констеблю мозг теленка. Затем Уайт позвонил в приемный покой и предупредил дежурных о шутке. Дежурный регистратор встретил полицейского с вопросом: «Вы знаете, от какого тела этот мозг?»
[121] Дурачества Уайта могут показаться глубоко неуместными – но при этом он был серьезен и благочестив. Каждый день после работы он к половине шестого едет в церковь Пресвятой Девы на службу. «Замаливать грехи» – комментирует он иной раз, но посещение церкви дает ему много больше. Церковь, с ее алтарем под взорами ангелов, нарисованных на голубой полусфере купола, стала местом, куда Уайт приносит на строгий суд свои победы и поражения. Каждый день он оперирует пострадавших от черепно-мозговых травм или вырезает из нежных складок глубоко проникшие опухоли. Каждый день он теряет пациентов. И если выбирать между несколько странным юмором и отчаянием, то пусть лучше будет юмор. Но он хотя бы пытается успокоить душу, прежде чем вернуться домой, в любезный сердцу бедлам.
Старшим мальчикам Уайтов – шесть, четыре и два, дочери Пэтти недавно исполнилось три, а Дэнни только-только родился. Всех накормить и одеть – немалая забота. По субботам после мессы Уайт собирает четверых старших детей и едет «разорять» ближайший супермаркет: семья растет, и две полные тележки скоро превратятся в три, а потом в четыре. Патрисия журила мужа за то, что тот работает в муниципальной больнице, где платят меньше, да еще и порой отказывается от вознаграждения. Когда нужно кормить столько ртов (а на подходе новые), покупать школьную форму, содержать и ремонтировать дом, жалованье хирурга не кажется таким уж высоким. Дома за ужином, который порой оказывается для Уайта единственной за день трапезой, разговоры идут о школьной форме и школьных принадлежностях, о том, что неплохо бы нанять горничную, чтобы дом не погряз в хаосе, и о происшествиях в Хау – соседнем квартале, населенном в основном чернокожими. Патрисия, много лет работающая в NAACP – Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, помогает регистрировать тамошних избирателей перед промежуточными выборами: на дворе 1962 год, и многие собираются голосовать за Кеннеди. Уайт тоже за социальную справедливость и считает, что «Метро» недостает, как сейчас бы сказали, «дайверсити». Но о чем бы ни шла речь за ужином, порой по вечерам Уайт думал только о своих экспериментах. Он умел охлаждать мозг и понимал, как его извлечь. Но для того, чтобы после этого обеспечить мозг кровью и кислородом, мало мастерства хирурга. Нужна идеальная машина.
Уложив детей спать, Уайт идет в кабинет. Он иногда хвастался, что прочитывает по несколько книг в день. Коллеги и воспринимали это не иначе как хвастовство, но домашний кабинет доктора просто завален печатной продукцией: кипы журналов и газет, пирамиды книг. Работы по философии и научные трактаты соседствуют с фантастикой, в том числе с потрепанным томиком «Франкенштейна». В этом убежище Уайт скрывается ежевечерне часов с девяти до двух-трех пополуночи, чтобы спокойно поразмыслить под жужжание радиаторов (или вентиляторов, если дело летом) и классическую музыку. В темноте он мысленно моделирует свои действия без помощи схем и рисунков: мы можем предположить, что он обладал фотографической памятью и хорошим пространственным воображением. Скажем, как Леонардо Да Винчи и Никола Тесла. Уайту воображение помогает «увидеть» новую операцию и понять, какого оборудования она потребует. О пересадке мозга он задумывался еще со времен работы в клинике Бригама, но на практике эту идею было невозможно воплотить в жизнь без предварительных этапов. Нам нужно что-то вроде лимонадного автомата, как на заправках, думает Уайт
[122]. Подобный механизм мог бы поддерживать жизнь мозга бесконечно. Но даже ночью, вставая к новорожденному сыну, Уайт не перестает думать, насколько сложно сконструировать и обслуживать такую хитрую машину. К тому же она будет легко выходить из строя. Все-таки нужно что-то другое: аппарат, который будет перегонять кровь сам, без постоянного подталкивания, и сам передавать данные о нагреве и охлаждении – словом, работать практически без вмешательства человека. Его маленький сын был в точности как такая машина, совершенное маленькое чудо с цепкими пальчиками. Уайт всегда говорил, что организм – это просто машина для обеспечения мозга
[123]. Так зачем изобретать новое, когда можно присоединить мозг к другому живому организму? В конце концов, Демихов именно так и делал.
