Самец обезьяны, выбранный для утренней операции, обедает апельсином, бананом и брикетами витаминизированного корма. Албин и штатные ветеринары тщательно осматривают его, убеждаясь, что животное абсолютно здорово. Фаллачи спрашивает кличку обезьяны, но оказывается, что та безымянна. Можно ли дать ей имя? Албин не видит препятствий, и журналистка, приняв подопытного за самку из-за необычно малого размера, нарекает его Либби. Покончив с представлениями, хирурги запирают лабораторию на ночь, оставив одного техника на дежурстве. Операция начнется утром, ранним и солнечным.
Пожелав Фаллачи доброй ночи, Уайт отправляется домой, успев к позднему ужину. Появление в лаборатории журналистки не всем пришлось по душе, особенно среди самых консервативных членов команды, но на сей раз идея принадлежала даже не Уайту. Фаллачи связалась с ним по университетским каналам: он подумал было, что это студентка, готовит научный доклад. Хотя Уайт не скрывает, что ему льстит внимание прессы. Демихов появился в Life – а о работе Уайта расскажет Look, главный конкурент Life. О лаборатории узнают сотни тысяч. Чуть-чуть рекламы не повредит, правда?
Наутро, пока Уайт моется перед операцией, Албин анестезирует и бреет Либби. Присоединившийся к команде нейрофизиолог Лео Массопуст будет следить за электрической активностью мозга подопытного на протяжении всей операции: теперь это задача более важная, чем прежде, поскольку неохлажденный мозг нежнее и уязвимее. Уайт, сжимая в зубах трубку, входит в операционную, где непривычно людно. В последнее время в команде произошли кое-какие перемены. К Албину и Вердуре присоединились Ли Волин, физиолог-экспериментатор, Сатору Кадоя, известный новатор в области спинальной хирургии, новый ассистент Уайта Дэвид Яшон – и, наконец, пылкая итальянская журналистка. «Кофе и пончики на подходе», – объявляет Уайт. Через мгновение их вносит секретарша по имени Пэтти – в тот самый момент, когда Албин вводит трубку в бедренную артерию обезьяны. Уайт поверх кружки вглядывается в Фаллачи. «Мозг обезьяны не так уж отличается от человеческого», – поясняет он. Журналистка записывает. «Процедура изолирования человеческого мозга будет примерно такой же, все отличие в размере». Фаллачи фиксирует и это
[198]. Тут Албин подает знак, что все готово, и Уайт занимает место у стола, целиком переключаясь на работу. Журналистка становится для него частью фона, Уайт едва ли помнит о ней, занятый тем, что умеет лучше всего: курит, отпускает шутки и обсуждает новости, безошибочно и быстро выполняя манипуляции. Фаллачи позже сравнит его руки с пальцами пианиста и ладонями священника, опишет их движение как безукоризненный танец, полностью независимый от беззаботной болтовни доктора. Она не знала Уайта, как его знал Албин. Бригада понимает, что каждый мускул в теле главного хирурга сейчас горит огнем: работа изматывающая и к тому же жаркая, поскольку врачи используют прижигающие лезвия, которые режут и одновременно останавливают кровь, буквально «запекая» ткань на месте разреза. Очки Уайта запотевают, но он не останавливается, пока череп обезьяны окончательно не очищен от плоти. Фаллачи подходит ближе.
«Вы скажете, что она жива?» – спрашивает журналистка, указывая на жуткое с виду, наполовину скелетированное существо. Уайт изучает мониторы. Давление, температура, энцефалограмма – надо следить за всем. «А разве нет?» – резко бросает он. Не время для разговоров. Еще предстоит самое сложное. Кровь, питающая мозг, поступает по четырем крупным сосудам: внутренним сонным артериям (правой и левой) и позвоночным артериям. Без помощи переохлаждения Уайту придется менее чем за три минуты лигировать (то есть перевязать) артерии, перерезать и вставить в T-образную канюлю, но при этом успеть перевязать, обрезать и соединить с канюлей сосуды большей обезьяны, восстанавливая кровоток. Это главный «сюжет», и Уайт хотел бы донести это до журналистки. Он дает знак Фаллачи следовать за ним, пока Албин вводит очередную дозу анестетика, чтобы обезьяна не пришла в себя. «Вам нужно это уяснить», – говорит Уайт, протирая очки. Уяснить, что сенсация не в общей картине, а в том почти незаметном шажке, который сейчас готовится сделать операционная бригада. Речь не об организмах, а исключительно о мозге
[199]. Живом мозге. Уайт дает сигнал, что все готово для обезьяны-донора. Пора заняться настоящим делом.
Макак-донор напугал Фаллачи: во всяком случае, она сказала, что он «страшный». Неудивительно: покрытый шрамами, агрессивный, он не ладил с другими обезьянами, кусался, царапался. С людьми он и вовсе не церемонился. Едва донор погружается в наркотический сон, врачи переворачивают реципиента Либби на живот. Уайт склоняется над меньшей обезьяной, готовый приступить к делу и заняться ее артериями. Массопуст подтвердил, что показатели в норме, Албин кивнул. Они делают это не в первый раз. Больше сотни операций закончились неудачей, но вдвое чаще хирургов ждал успех. Однако сегодняшнему провалу, если он произойдет, суждено стать публичным.
Атмосфера наэлектризована, будто в комнате проходят высоковольтные провода; Уайт откладывает трубку, и все умолкают. Фаллачи сейчас увидит другую сторону хирурга Уайта – поразительно сосредоточенного человека, знающего, что в вопросе жизни и смерти счет идет на секунды. Орудуя изогнутой иглой, доктор подцепляет и перевязывает четыре артерии, после чего освобождает голову от всего остального. Теперь лигировать реципиента, подключить T-образную канюлю, лигировать донора. «Открывайте канал», – командует Уайт
[200]. Кровь большей обезьяны поступает в систему, и Уайт перерезает последнюю связь между мозгом меньшей обезьяны и ее телом. Все взгляды прикованы к мониторам. Монитор пищит. Но затем по нему снова бежит волна – даже более интенсивная, чем прежде. Уайт облегченно вздыхает. Кровообращение мозга восстановлено – при нормальной температуре без малейшего нарушения его функций. Дальнейшую работу он выполняет без напряжения, удаляет костную оболочку, высвобождая ярко-оранжевый клубень мозга. Уайт показывает его журналистке. Этот мозг – для газет.
До девяти вечера Уайт поддерживает жизнь в изолированном мозге, проводит различные анализы, замеряет скорость метаболизма, давление, реакцию на раздражители. Его коллеги привалились к столам, подкрепляют силы кофе и уже засохшими пончиками. Все устали. Всем нужно нормально поесть и поспать. Наконец Уайт перекрывает кровоток, и энцефалограмма обезьяньего мозга медленно превращается в ровную линию, пиков больше нет. «Можете взять мозг для фото?» – спрашивает Фаллачи, и Уайт послушно берет его в ладони. Фаллачи спрашивает, можно ли признать его уже просто комком ткани, но Уайт качает головой. «Все не так просто. Здесь были духи, а теперь это пустой флакон, – поясняет он. – Но аромат еще остался»
[201]. Удачное завершение, думает он. Но ему еще предстоит другая работа. Кроме того, близится субботний день – его он всегда посвящает ораве детей: они штурмом берут продовольственные магазины и закупают в мясной лавке телячьи мозги.
