Пожалуй, этот взгляд не назовешь революционным. Многие последователи западных религий разделяют веру Уайта в бессмертную душу. Вместе с тем доктор играл с огнем. Утверждая, что человеческий мозг и есть «личность», Уайт объявлял его вместилищем жизни, ее источником. «Душа» и «живой мозг, отделенный от тела» сами по себе кажутся совершенно здоровыми философскими понятиями. Но если увидеть за этим физический объект, который режут скальпелем, то получается, что хирург, отделяя мозг от тела. решает, где начинается и заканчивается жизнь. «Звучит слишком самонадеянно, звучит по-франкенштейновски»
[220], – признавал Уайт. Однако и в истории Франкенштейна он всегда видел нечто большее, чем просто предупреждение. «Мы стоим на пороге, – скажет Уайт спустя несколько лет корреспонденту журнала People. – Как это было перед появлением Эйнштейна, который совершил квантовый скачок из ньютоновской физики»
[221]. В этот раз Эйнштейном будет Уайт.
Дальнейший путь вперед лежит через «цефалотрансплантацию»: настоящую пересадку головы на новое тело, со сращиванием всех связей, поддержанием всех жизненных функций, созданием составного существа. Только так Уайт сможет доказать, что пики на ленте энцефалограммы отражают не случайные электрические импульсы в непостижимом комке ткани, а настоящие мысли живой материи. Мозга. Единственной части человеческого организма, где, как неустанно повторял Уайт, «пребывают человеческие душа и дух»
[222].
Человеческий дух. Главная претензия Уайта к Фаллачи – журналистка приписала ему слова об обезьянах и душе. Но у обезьян души нет: католическая церковь в этом твердо уверена. А что у них есть… это трудно определить. Животные не считаются мыслящими существами. У них нет разума, они не различают добро и зло. Их «души» – это биологическая жизнь, физика. Одноклеточная бактерия – живая, опухоль – живая, деревья живые; но у них нет даже мозга – и нет бессмертной души
[223]. Душа неразумных тварей, гласит церковная доктрина, может жить только во плоти. Значит, со смертью плоти умирает и душа
[224]. Души обезьян не бессмертны. Кроме того, подвергшись успешной операции, Либби и его товарищи (по несчастью?) переживали собственные тела. Если не душа, то что же мерцало и перемигивалось в питаемых через трубочки мозгах?
Фаллачи оказалась необычайно искусным противником: Уайт этого не забыл и, случалось, отмахиваясь от реальной последовательности событий, утверждал, что ее статья помогла «сплотить разрозненные движения, слившиеся в PETA»
[225]. Уайт возлагал на нее ответственность за свою новую – сомнительную – популярность и за прозвище, которым его вскоре наградили критики: Доктор Мясник. Однако Уайт и не думал отступать. Он неустанно работал, двигаясь к мечте.
Пролетели два года. Уайт не покладая рук трудится на всех трех поприщах: он врач, преподаватель, заведующий лабораторией. Его неврологическое отделение в «Метро» растет, и студенты Уайта (в университете, который теперь зовется Кейсовским) нередко приходят к нему в ординатуру. Среди них Норман Таслиц, уже защитивший диссертацию: он появился в тот момент, когда Уайт отшлифовывал свой новый метод пересадки органов. Время идет, десятилетие близится к концу, но не беда. Фаллачи в своей статье назвала изолирование мозга Либби самой необыкновенной операцией в истории хирургии. Но истинно франкенштейновская хирургия еще только стояла на пороге.
Голова A, тело б
«Можно мы пойдем поиграем с обезьянками?»
Конец февраля 1970 года, очередная суббота. Истек первый год первого президентского срока Ричарда Никсона, а «Bridge over Troubled Water» Саймона и Гарфанкеля висит в топе чартов только первую неделю (всего провисит полтора месяца). Утро выдалось морозным, хотя днем будет почти 10 градусов тепла. Уайт грузит старших детей в семейный микроавтобус: Майкл, четвертый по старшинству, отвоевывает себе переднее сиденье
[226]. Они поедут к папе на работу.
Десятилетнему ребенку лаборатория в «Метро», конечно же, кажется чем-то волшебным: сразу и космической станцией из научной фантастики, и местом священнодействия. Майклу однажды разрешили взять обезьяний мозг в школу как предмет для игры «Назови и покажи» – этот трюк не очень понравился учителю, но, несомненно, на какое-то время прославил Майкла среди третьеклашек. Уайт паркуется у лаборатории, и дети, высыпав из обшитого деревянными панелями микроавтобуса, рассыпаются по хорошо знакомым коридорам. Здесь в клетках вдоль стены каких только нет животных, а у некоторых из голов торчат тонкие провода, как будто антенны. Опыты, поясняли взрослые, но для юных Уайтов это товарищи по играм. Недавно дети взяли в дом кособокого котенка: Уайт для эксперимента удалил ему одно полушарие мозга. Котенок ходит как-то боком, за что получил кличку Крабик
[227]. Конечно, Майклу и остальным детям интересны все животные, но главное развлечение – это обезьяны.
Они не просто какие-то приматы – Уайт называет их «макаками с ученой степенью». Невролог Лео Массопуст и психолог Ли Волин начали тренировать группу взрослых макаков-резусов: животные учатся проходить серию из шести тестов на измерение когнитивных функций – восприятие, мышление, логика и память
[228]. Обезьян стимулируют, поощряя едой, выполнять серию действий: поворачивать переключатели, нажимать кнопки, выбирать картинки и цвета… Сложность задач требует не менее полугода работы с каждой из особей.
«Осторожно, они кусаются», – предостерегает Уайт детей, липнущих к клеткам и сующих макакам лакомства. Даже самые дрессированные макаки отличаются дурным нравом: у резусов вообще репутация агрессивных, злобных и неуживчивых животных. Впрочем, в научно-популярной книге «Обезьяньи войны» Деборы Блюм говорится, что резусы, как ни странно, считаются идеальными подопытными животными. С одной стороны, это «уличная шпана обезьяньего племени», они сильные и своевольные – и даже в плачевных условиях лабораторной жизни остаются здоровыми и крепкими
[229]. С другой стороны, при своей независимой натуре резусы, даже рожденные и воспитанные в неволе, не приручаются. Обезьяны Уайта кусают тех, кто за ними ухаживает, кусают друг друга (у резусов довольно скверная привычка откусывать друг другу пенисы) и без колебаний перекусали бы всех детей главного хирурга, которого привыкли ненавидеть. Коллективные, волевые, смертельно скучающие, физически сильные и неприручаемые – «неудобство» этих животных есть оборотная сторона их главного достоинства: люди, как правило, не привязываются к ним. При этом резусы обладают интеллектом четырехлетнего ребенка – столько же Ричарду, восьмому из детей Уайта. То есть они умнее Маргерит и Рут, младшеньких, последних в семье: первой три, второй год. Умная обезьяна может решать задачи как до, так и после операции на мозге. Именно на макаках Уайт с командой доказали эффективность его последней перфузионной методики: охлаждение мозга (ниже 15 градусов Цельсия) не вызывает когнитивных нарушений. Обезьяны после восстановления нормальной температуры мозга выполняли тесты не хуже прежнего – и это открывает дорогу экспериментам на людях
[230]. Уайт еще не знает, что эта методика десятилетиями будет спасать жизни людей после остановки сердца. Сердечные приступы часто ведут к повреждению мозга: сердце не справляется и не доставляет к нему нужный объем крови. Охлажденному же мозгу кислорода нужно меньше, и это дает хирургам драгоценные минуты на разблокировку артерий больного. Сохранить человеческий мозг живым – это главная цель работы всей лаборатории Уайта, каждой операции, каждого эксперимента. Даже того, к которому он сейчас готовится.
