Однако и клены, и змей, и бактерий, и слизевиков, и летучих мышей объединяют общие приметы жизни. Все они размножаются и эволюционируют; все они принимают решения, обращают пищу в энергию и поддерживают внутренний гомеостаз. Людям было кое-что известно об этих приметах и до развития биологии. Они знали, что деревья дают семена и из них вырастают другие деревья. Они знали, что летучие мыши каким-то образом умеют переживать и зимнюю стужу, и летнюю жару. Теперь они гораздо больше знают о том, как все это устроено. И оказывается, что верное для одного вида в фундаментальном смысле верно для всех. Время от времени ученые задаются вопросом: что дает нам объединение всех этих нитей общности? Если у всех живых существ есть некие общие признаки, можно ли вывести из них определение жизни? Этот вопрос – что же такое жизнь? – как будто бы первый и главный из тех, на которые следует ответить биологам. И все же ответа на него пока нет, а возможно, никогда и не будет.
Часть третья
Ряд темных вопросов
Чудеса размножения
Волны разбивались о берег, с каждым ударом нанося на него свежий песок. Пляж вздымался рядами дюн, похожих на песчаные волны. С подветренной стороны они сменялись упорядоченной картиной живого: подстриженных кустов, цветочных клумб, оранжерей. Обширное поместье Соргвлит служило летней резиденцией Виллема Бентинка, графа Нидерландского. В XVIII в. оно считалось одним из наиболее великолепных парков Европы. В наши дни от былой славы Соргвлита осталось немного: нет больше громадного искусственного холма, окруженного лабиринтом, нет и деревьев, в кронах которых были выстрижены окна и двери, чтобы придать им форму лиственных домиков.
Но для биологов Соргвлит остается святилищем. Для них он славен не былым величием своих земель, а крохотным животным, таящимся в его рыбных прудах и каналах. Оно обнаружилось летом 1740 г., когда ученые всей Европы уверенно высказывались о том, что значит быть живым. А это загадочное существо показало, сколь глубоким было в действительности их неведение в отношении жизни.
Животное открыл безродный молодой человек по имени Абраам Трамбле
[149]
[150]. Официально Трамбле прибыл в Соргвлит в качестве учителя для двух малолетних сыновей графа, но вскоре фактически заменил мальчикам родителей. Мать их уехала в Германию с любовником, а отец большую часть времени проводил в Гааге – либо по государственным делам, либо по бракоразводным. В Соргвлите Трамбле был едва ли не более одинок, чем эти дети. Он родился в Швейцарии, учился математике и богословию, готовясь принять духовный сан. Но политические распри вынудили его уехать в Голландию; несколько лет он перебивался частными уроками, пока не получил постоянную должность у графа.
Будучи одновременно набожным и любознательным, молодой человек решил, что его миссия в Соргвлите – научить мальчиков видеть всемогущество Бога в явлениях природы. Он не тратил много времени на формальные уроки или пережевывание сочинений Аристотеля. Трамбле был детищем научной революции, которую возвещали новые теории живого, и хотел самолично проверить, насколько хорошо они объясняют окружающий мир.
«Природу следует объяснять через природу, – говорил Трамбле впоследствии, – а не через наши собственные представления»
[151].
В Соргвлите природа охотно с ним сотрудничала. Трамбле прогуливался с детьми по поместью, наблюдая за животными и растениями. Они выуживали из прудов ряску. Ловили в канавах насекомых. Приносили свои трофеи к нему в кабинет, где исследовали мелкие детали строения найденных образцов. Порой пользовались лупой. А иногда им доводилось смотреть в изготовленный для них по заказу графа микроскоп с линзой на конце снабженного шарниром рычага.
Трамбле тщательно зарисовывал все, что он и его ученики наблюдали в этом миниатюрном мире. Зачастую они оказывались первооткрывателями. В своих письмах молодой естествоиспытатель рассказывал другим ученым Европы о сделанных открытиях – причудливой сложности строения гусениц, пчел и тлей, и его корреспонденты быстро признали одиноко работающего на голландском побережье учителя за своего.
Фауна Соргвлита вскоре втянула Трамбле в бушевавший по всей Европе вот уже почти столетие спор о природе самой жизни. По одну сторону в этих дебатах находились последователи философа XVII в. Рене Декарта
[152]. Тот выступал против традиционных представлений о том, что у природы есть цели, например что гравитация притягивает тела к центру Земли, поскольку якобы знает, где он. Вместо этого французский ученый предложил концепцию материи в движении. На первых порах его концепция распространялась только на неодушевленные предметы типа маятников и планет. Но впоследствии Декарт стал рассматривать в рамках этой концепции и живых существ. Они ведь тоже состояли из частей, работавших слаженно, наподобие часового механизма. Шестеренки часов приводились в движение пружинами и гирями. Части тела животного приводились в движение каким-то аналогичным способом – по убеждению Декарта, микроскопическими взрывами внутри нервов. Он ожидал, что когда-нибудь физика опишет жизнь так же хорошо, как ей это удавалось в отношении падения камня на землю или вращения Луны вокруг нашей планеты.
Декарт вдохновил целые поколения последователей, и они распространили его механистические взгляды на жизнь с животных на человека. За вычетом разумной души, утверждали они, наш организм во многом подобен машине. Картезианские медики считали себя коллегами часовщиков. «Как и вся природа, медицина должна быть механической», – заявил в 1695 г. немецкий врач Фридрих Гофман
[153].
Вместе с тем Декарт вдохновил и поколения противников. Одних в принципе возмущало, что он как будто бы не нуждался в Боге для объяснения мироздания. Другие не могли примирить картину мира Декарта со своим собственным пониманием природы. Чем пристальнее эти антикартезианцы
[154] вглядывались в живое, тем сложнее оно оказывалось – как анатомически, так и по части поведения. И эта сложность служила более масштабной задаче: она позволяла организмам выживать и размножаться. Никакая механистическая философия не могла объять эту сложность или объяснить ее цель. Эта-то цель, по твердому убеждению антикартезианцев, и создавала кардинальное различие между неорганической материей и живыми существами.
Медик Георг Эрнст Шталь провозгласил, что миссия науки – понять это различие, добраться до корней того, что же отличает живое от неживого. «Следовательно, прежде всего дело сводится вот к чему: узнать, что такое жизнь»
[155], – писал Шталь в 1708 г.
