Я же взбежал по ступеням и вошел в теплый и светлый холл. Постояв немного посредине, я задумался на целую минуту, а потом плюнув на все развернулся и быстро пошел в сторону крыла, в котором располагались французы и Филиппа.
Гвардеец, дежуривший возле дверей в ее комнаты, лишь вытянулся во фрунт и ничего не сказал. Я так и думал, что все уже давно знают, что я не вытерпел до свадьбы. Вот же… От досады свело скулы, но как только я вошел к Филиппе, то сразу же любые посторонние мысли вылетели из головы со скоростью света.
Она уже готовилась ко сну. Окна ее спальни выходили во внутренний дворик и раскинувшийся за ним парк, весьма живописный, особенно, когда он был заполнен цветущими растениями, поэтому Филиппа не могла видеть наше возвращение.
Она сидела за туалетным столиком в одной ночной сорочке, которая в свете свечи выглядела полупрозрачной, а ее служанка, Марго, кажется, расчесывала распущенные блестящие локоны.
— Вон, — коротко бросил я вскрикнувшей служанке, которую мой приход немного напугал. Девушка сделал книксен и выскочила из спальни, прикрыв за собой дверь. — Вonjour, mа cher ami, — тихо проговорил я, подпирая спиной дверной косяк. — Я соскучился.
— Я тоже, — она встала и подошла ко мне, запрокинув голову, провела ладонью по щеке. — Я так за тебя боялась, — прошептала Филиппа, а я уткнулся носом в ее макушку, вдыхая такой родной запах. Как же это здорово возвращаться туда, где тебя ждут и боятся, что ты не вернешься.
Глава 16
Я лежал и перебирал волосы на головке Филиппы, которую она пристроила мне на грудь.
— Ты не сердишься? — спросила она, не поднимая головы, водя пальчиком по обнаженному животу, отчего мышцы начинали сокращаться. Похоже ей нравилась эта реакция, поскольку она даже не думала о том, чтобы прекратить.
— На что? — я разглядывал потолок, думая о том, что скоро утро и нужно будет вставать, чтобы начинать новый день, которые все больше и больше напоминали мне какие-то гонки по вертикали. Одно неверное движение и полетишь вниз со стены, на которой тебя держит только скорость.
— На то, что я составила при помощи графа Шереметьева и доктора Бидлоо проект приказа про повивальных бабок? — она снова провела пальцем по животу, но на этот раз как-то по-особенному и мое тело покрылось мурашками. Щекотно, черт подери.
— Нет, — я пропустил упругий локон между пальцами. — Если я найду его приемлемым, то пущу в дело. Это даже хорошо, что ты начала вникать в такие аспекты жизни страны. Вот только — не слишком жесткие условия? — я хмыкнул, услышав возмущенное фырканье.
— Для чего? Чтобы официально внесенных в петровский реестр повитух в количестве пятидесяти трех женщин проверить на знания и выдать им бумагу, чтобы они сами смогли обучать следующих? — она села, и копна темных волос накрыла ее тело плащом, скрыв от моего похотливого взгляда.
— Так мало? — я удивился настолько, что тут же сосредоточился на разговоре, заставив разгорающееся возбуждение пока спрятаться куда подальше. — А почему так мало?
— За Уралом не считали, а до Урала вот так, — Филиппа нахмурилась. — Бидлоо сказал, что, скорее всего, больше, но те не берут денег за услуги и оплата идет по типу «сколько не жалко», поэтому им удалось укрыться. Император Петр, твой дед велел создать этот реестр для того, чтобы можно было отследить, кто из них умерщвляет младенцев…
— Что? — я тупо смотрел на нее, пытаясь понять, она сейчас шутит, или…
— А ты не знаешь? — Филиппа задумалась. — В 1710 году твой дед издал последовательно несколько указов. Он велел открыть гошпитали при церквях, ты только расширил это поле деятельности, а вообще необходимо провести ревизию и выявить, в чем нуждаются эти госпитали…
— Сколько их? — невольно вырвалось у меня.
— В 1715 году, когда мы с тобой родились, было уже пятьсот четыре. Сколько сейчас — не знаю, — Филиппа снова нахмурилась. Видно было, что она конкретно заинтересовалась этой темой. — Знаешь, я подняла все указы и доклады того времени, это было грандиозно задумано и сейчас медицина стала бы лучшей во всем мире, если бы эту задумку не перестали развивать дальше. Такое ощущение, что ее просто бросили.
— Это было весьма характерно для моего деда, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Бросать очень хорошие начинания на середине пути. Как они выживают? Кто их финансирует?
— О, а вот здесь тоже твой дед постарался сделать так, чтобы даже после того, как он перестал заниматься гошпиталями, они не развалились на части. В общем, финансирование состоит из трех частей. Во-первых, десятую часть пожертвований те церкви, у которых основаны гошпитали, отдают на их содержание, во-вторых, весь венечный сбор идет туда, ни копейки казна себе не забирает, он прямиком из церковной казны идет в гошпитали, и, в-третьих… — Филиппа закусила губу. — Ты знал, что каждый, у кого идет повышение звания обязан выплачивать по сто рублей на содержание гошпиталей? — я медленно покачал головой. — Причем, это сначала касалось только духовенства, а потом вообще всех. Ну и все имения, кои остались от раскольников идут на содержание этих гошпиталей. До 1718 года все шло хорошо, а потом начались неприятности, — Филиппа задумчиво протянула руку и снова провела пальчиком по моему животу, наблюдая за сокращением мышц.
— Почему я этого не знал? — я заложил руки за голову и снова начал смотреть на потолок.
— Потому что думал, что все совсем плохо, — Филиппа пожала плечами. — Но это не так.
— А почему я так думал? — я ведь действительно думал, что в российской медицине все просто ужасно… неужели я ошибся и еще можно перехватить то, что начал и по привычке бросил дед, но что уже дало, как оказалось неплохие всходы и даже кое-где плоды.
— Потому что вокруг тебя только иностранные доктора, а с ними-то и созданы проблемы. Император Петр издал следующий указ, в котором призывал иноземных медикусов приехать в Россию и клал им такой доход… отказаться было сложно и многие приехали. Вот только следом было озвучено одно требование — каждый медикус должен был брать до десяти учеников из русских и обучать в течение двух-трех лет, отпуская со званием лекарь. И когда первые и вторые потоки лекарей разбежались по гошпиталям, иноземцы внезапно поняли, что остаются не у дел. Потому что лекари, вроде даже не доктора — они были лучше. Наблюдательнее, гибче и не столь консервативные. Несколько молодых лекарей даже начали травы изучать коими простой люд лечится, и организовывать аптеки при гошпиталях. Приглашенные доктора начали писать доносы и заниматься вовсе не лечением, а тем, чтобы как можно больше унизить собственных учеников. Я не знаю, что в итоге сделал твой дед, но поэтому иноземцы если и приезжают, то стараются попасть в армию, там не надо брать учеников и лечить плебеев.
— А про лекарей мы все просто забыли, а ведь они прекрасно могут передавать свой опыт дальше, — я прикрыл рукой глаза. Это просто уму непостижимо. А ведь я знал откуда идет название «богадельня», знал и просто не придал значения, дважды идиот. У меня вон, почти посреди Москвы гошпиталь для инвалидов войны почти построен, нет, чтобы поинтересоваться о том, как дело со всем остальным обстоит. Да и Синод хорош, нет чтобы меня поправить. Хотя, они-то как раз может и восприняли мое предложение как продолжение реформы, поэтому почти не спорили, плечами только пожимали, у них же эти «нововведения» почти полвека уже процветают, точнее медленно загибаются. — И что там с умерщвлением детей и как с этим связаны повитухи?
