— Да вот вроде и правильно все, — Волконский снова переложил из руки в руки папку. — Я те же мысли всегда имел: не можешь с землицей управляться, нечего тебе ее в руки давать. Но вот как-то это…
— Ново? — подсказал Радищев. Ему как-то было все равно, своей земли у него было не столь много, чтобы паниковать начинать. По новому приказу ему даже церковь строить не нужно было. — Так ведь и платья, что на нас сейчас надеты — тоже новым были, и газету поначалу за диковинку принимали, ничего, привыкли, да так, что ежели мальчишки типографские задержатся где, уже и нервничать начинаем, что газету не несут, и к этому привыкнем. А кто сам не привыкнет, так его заставят новый порядок полюбить. Армия Петра Алексеевича боготворит, готовы наши славные вои государя всю жизнь на руках носить, потому что не беспросветную службу им дал, а надежду, что смогут зажить по-человечески, когда выйдут на пенсион. Ну и молодежь. Та вообще последний ум потеряла, особливо, когда гардемаринов тех, что подвиг совершили, награждали. Да и то, что про погибших не забыл, и награды вручил родителям, специально в Москву привезенным… Моя Анастасия Григорьевна рыдала так, что платочек выжимать можно было.
— А про службу? Что все, кто прописан был и будет в дворянской книге, обязан в любом виде службу нести перед государем и отечеством, иначе может быть вычеркнут на веки вечные из книги вместе с потомством своим аж до четвертого колена? И книгу эту когда-то успели записать, — Волконский посмотрел в окно. Про молодежь Радищев прав был, Мишка его ажно трясется весь уже неделю, как только узнал, что государь велел всем министрам сыновей своих от пятнадцати до двадцати лет, кои по каким-то причинам не попали на обучение в кадетскую и навигационную академии, привести к нему аккурат завтрашним числом в кабинет. Он хочет с ними о чем-то поговорить.
— Книгу ему Юдин написал, по переписи. Опять поди что-то не то ляпнул, не подумав, вот его и отрядили все дворянские роды переписать да в книгу оформить, — и Радищев хохотнул. — Я про другое хотел у тебя, Никита Федорович попросить. Слыхивал я, что конезаводы тебе государь велел основать, да новую породу тягловых лошадей вывести.
— Есть такое дело, — кивнул Волконский. — А тебе, Афанасий Прокофьевич, что за печаль?
— Да хочу посадить своих полицейских на коней. Дабы они могли больше патрулей выставлять, да и до места лиходейства добираться было бы сподручнее и быстрее. Я даже выспросил у государя, можно ли конюшню организовать, и он одобрил. Правда мудрено сказал, что нужно учиться самым головастым из моих людей преступления распутывать. А главное, вывести энтих ищеек в отдельный кабинет, дабы они мозги напрягали, выстраивая путь татя к злодеянию его. Как гончак заячьи следы распутывает. И не забывали каждый шаг свой записывать, дабы ничего не забыть ненароком. Так чтобы распутывать, тоже на своих двоих не набегаешься, — Радищев развел руками.
— Ну, — Волконский задумчиво посмотрел на главного полицейского и после непродолжительной паузы произнес. — Выбраковку могу за умеренную плату одолжить. По семи рублей за коня.
— Да побойся Бога, какие семь рублей? — Радищев от возмущения даже покраснел весь. — Откуда у меня такие деньжищи? Да я только заикнусь, как мне Черкасский из каждой ямы начнет выскакивать и ревизией грозить. Ревизии я не боюсь, все честь по чести у меня, но они же окаянные время отнимут, четыре рубля и ни полушки больше!
— Пять, кровопийца. Мне лошадок надобно только отборными овсами кормить, дабы порода улучшилась, — теперь уже возмутился Волконский. — Я своих коней каждого по морде могу узнать. Ты же татей своих узнаешь? Я каждую волосинку описать могу на полстраницы, а ты мне предлагаешь какие-то четыре рубля. У меня каждый удачный жеребчик и кобылка подробно описаны и в специальном шкафу стопочкой хранятся. Чтобы не было такого, что мне пеняли на производителя. Я вот шкафчик-то открою, листок евойный вытащу и прочитаю, что нет уж, жеребец Голиаф никогда не имел белой полоски посеред лба, только рыжину на кончиках обоих ушей…
— Никита Федорович, дорогой ты мой, человечище! — Радищев схватил Волконского за плечи и крепко обнял. — Я уже почитай шестой месяц сообразить не могу, как мне татей, что известные мне и уже бывалым полицейским перед молодыми да дворниками обрисовать. Чтобы мог любой дворник сказать, что Васька Косой энто был, а не кто-то еще. Будет тебе пять с полтиной рублей за жеребчиков, присылай, мое управление честь по чести рассчитается, — и отпустив князя, Радищев пошел быстрым шагом по коридору. Волконский же смотрел расширенными глазами ему вслед.
— Он что же, хочет людишек, пусть даже таких никчемных, как тати энти, как лошадей описывать? Чудны дела твои, Господи, — и Волконский, покачав головой, направился к выходу из дворца. Дел предстояло много, а времени им государь давал на выполнение все меньше и меньше.
* * *
Петр Шереметьев покосился на едущего рядом с ним Долгорукого.
— И чего ты за мною увязался? — они уже могли мирно сосуществовать на одной планете, но разговор о дружбе пока не заходил.
— Да скучно, — протянул Иван. — Ну и Наталье я больше мешаю сейчас, чем помощь могу какую дать. Пока Петька от груди не отлучен, отец ему сильно не нужен. Да и сидеть у бабских юбок, то еще удовольствие. Ранее так к государю мог запросто пойти, да помочь в делах государственных, а то и просто гульбу затеять, а сейчас… — он махнул рукой. — Государь меня не жалует, вестей по испанцам пока нет, вроде бы надобно корабли готовить, дабы в обратный путь налаживаться, ан нет, война в тех местах идет. Шведы за родное с прусаками и датчанами сцепились. Опасно мимо них сейчас проходить. Ну а гулять и вовсе не интересно.
— Раньше интересно было, а сейчас интерес весь пропал, — Петр скептически хмыкнул.
— Ну что тут сказать, невзгоды, наверное, способствуют переосмыслению, — глубокомысленно произнес Иван.
— И способствуют развитию философских начинаний, — Петька посмотрел на Ивана и прищурился. — А скажи-ка мне, князь мой разлюбезный, государь Петр Алексеевич был очень добр и одарил тебя обратно Горенками. А почему в этом случае ты продолжаешь жить в моем доме?
— Ну дак я в Горенки отца пустил, а Наташеньке в такое время лучше дома живется, в коем ее детство и юность прошла. Тем более, что нас-то там почитай что и нет, никто ей не мешает подружек зазвать, да о своем поболтать.
— Это точно, — Петька задумался. Наташа вроде с Варварой сдружилась, и та сейчас, когда государыня по делам да по святым местам уехала, частенько к сестрице его захаживала. Он, когда из Ревеля вернулся с грузом драгоценным, так и завалился в гостиную грязный, вонючий, потому как попали они в ливень, который дорогу скользкой сделал, до того участка еще не добрался племянник Брюса. Телегу стащило с дороги, и они все вместе ее вытаскивали за колеса да в грязище. Петька тогда орал как помешанный, что нечего срезать, надобно по нормальному новому тракту ехать. И надо же тому было случиться, что на Монетном дворе, куда привезли золотишко, государь им встретился. Он осмотрел его Петьку- с ног до головы, затем хмыкнул и спокойно так произнес.
