— Действуй, — я поднялся из-за стола. — Да, попробуй Синод уговорить, чтобы они немного растрясли мошну на столь богоугодное дело, а то мы скоро по миру пойдем, всем помогая. Вот даже Валахии помогли, ажно три десятка пушек выделили, мне скоро капли какие пить придется от такого транжирства. А нам ведь еще пару портов надо на Черном море заложить. Так что, работайте. А я, пожалуй, пойду к императрице. Ей сегодня нездоровилось, пожалуй, приглашу ее на прогулку по парку. Моим детям нужно вместе с их матерью тоже иногда отдых устраивать и воздухом свежим дышать, — и я вышел из кабинета, оставив Петьку сидеть за столом с приоткрытым от изумления ртом.
Глава 19
— Господи, ну почему так долго? — я обхватил голову руками, когда за дверью раздался очередной болезненный вскрик, который быстро прервался потоком изощренной брани, в котором самое малое, что со мной грозили сделать — это лишить предмета гордости всех мужчин. К счастью, брань была исключительно на французском, который при российском дворе мало кто понимал. Румянцев, являющийся крестным отцом императрицы в православии, и сидящий тут же, в ожидании, когда Филиппа разродится, покосился на меня, но ничего не сказал. Я же повернулся к Лерхе, который сидел недалеко от дверей с объемной сумкой, чтобы в случае непредвиденной ситуации бежать на помощь своим коллегам, которые в это время находились рядом с Филиппой. — Почему ты здесь, а не там, — я встал и указал пальцем на двери спальни.
— Потому что с государыней там сейчас Левре, Кондоиди и та девушка, которую Левре позвал, Анжелика Кудре. Я же не акушер в большей степени. То есть, наблюдать за нормальной беременностью и принять роды я, конечно, могу, но это не моя основная работа, государь, — попытался достучаться до моего разума Лерхе. — С государыней сейчас самые лучшие представители профессии. Те самые, которые вывели за столь короткое время родовое дело в Российской империи на совершенно новый лад. Императрица молодая, здоровая и сильная. У нее широкие бедра, и нет никакой вероятности того, что ребенку будет невозможно пройти.
— Но почему так долго? — я запустил руки в волосы и рванул.
— Потому что это первые роды, государь, — Лерхе вздохнул. Я понимаю, он уже устал от меня, но меня этот докторишка может понять?
Когда сегодня утром начались схватки и отошли воды я с ужасом начал представлять себе все что угодно, включая смерть в муках Филиппы и детей. Но даже тогда я не думал, что все это займет столько времени!
— Еще слишком рано, рано! Ты сам об этом говорил, — и я ткнул Лерхе пальцем в грудь.
— Двойня редко рождается в срок, государь, и это нормально, — в очередной раз вздохнул Лерхе.
— Да что в это может быть нормального?!
— Государь, тут гонец прибыл, вести дюже срочные привез, — в дверь будуара просунулась голова Митьки, и одновременно с этим из-за двери спальни раздался очередной болезненный стон, услышав который, он побледнел и в тот же миг скрылся.
— Иди, государь Петр Алексеевич, прими гонца. Все время быстрее пойдет. Да не бойся, ежели что, не приведи Господи, случится, тебе сразу сообщат. А что долго, так это нормально. Вот помню, Мария Андреевна Катюху рожала, так бедняга весь день и вечер промучилась, почитай до ночи самой. Ничего, потом все легче будет идти и быстрее. Как только первенец дорогу на свет божий из материнской утробы пробьет.
Я дико на него взглянул и вышел из будуара в коридор, в котором расположились все фрейлины с супругами, и чинно ждали, когда можно будет пройти, чтобы поздравить императрицу с рождением детей.
Когда я появился из будуара, все, включая дам, вскочили и застыли в поклоне. Я же, выцепив взглядом Митьку, кивнул ему на дверь в соседнюю комнату, которая в итоге оказалась комнатой для горничных императрицы. Девицы все стояли перед иконой и молились. Услышав звук открываемой двери, они резво вскочили на ноги, глядя на меня огромными перепуганными глазами.
— Все вон, — для наглядности я указал пальцем на дверь. подошел к столу, снял со стула этакую весьма пикантную смесь турецких женских шаровар с панталонами из моего мира, которые все больше и больше набирали популярность среди женщин, потому что позволяли скрывать то, что не предназначено для мужского взгляда и при этом не париться насчет новых фасонов платьев, которые не подразумевали ни каркасов, ни множества нижних юбок, и отшвырнул их на чью-то кровать, после чего сел на стул и посмотрел на Митьку. — Ну, и где твой гонец?
— Сейчас приведу, — он сразу же исчез, оставив меня созерцать платье, той самой модели, висящее на спинке соседнего стула. Качество было не очень, не императорское, естественно, но вполне себе ничего.
Я, когда в первые разы пытался определить их стиль, долго думал, и наконец изрек гениальную мысль, что, получается, это нечто среднее между греческой тогой и традиционным русским сарафаном. Идея прижилась, и часто даже самые смелые модницы стали использовать некоторые элементы тех самых сарафанов, о которых я, вроде бы в шутку упомянул. Но самое интересное заключалось в том, что эти платья произвели фурор при французском дворе, который до этого являлся законодателем мировой моды. Тут уж я постарался, чего уж там скромничать, просто послал Лизке телегу с этим добром, а она пришла от подарков в восторг, ну а так как слово герцогини Орлеанской во многих вопросах считалось едва ли не последней инстанцией, то очень скоро французский двор щеголял в фасонах, изобретенных российской императрицей. Ну а что еще Филиппа с ножницами и старыми платьями делала? Правильно, новый фасон изобретала, который так и назвали Филиппинский.
Дверь приоткрылась, оторвав меня от созерцания платья. Здесь не было слышно криков Филиппы, и это немного успокаивало. Не так чтобы полностью, но немного все же успокаивало.
— Государь Петр Алексеевич, гонец последнего этапа Алексей Рыжов, — объявил Митька и втолкнул в тесную комнатку высокого офицера, который тут же встал навытяжку, не сводя с меня взгляда. Обычно я с гонцами дел не имел, их потрошил тот же Митька. Но тут непонятная картина, то ли Митьке сейчас сильно некогда, он жену успокаивает, которая сжалась в комочек в коридоре, сильно переживая за свою государыню, то ли он таким образом пытался меня отвлечь от переживаний. Как бы то ни было, но гонец стоял сейчас передо мной и старательно стараясь не коситься на элементы женского гардероба, разбросанного по всей комнатке.
— И что за новости ты мне привез, Алексей Рыжов? — спросил я его, привлекая внимание снова к своей персоне.
— Письмо от графа Головкина, письмо от герцогини Орлеанской и письмо от графини Миллезимо, государь Петр Алексеевич, — он протянул мне письма, которые были так странно отправлены мне, я едва не спросил про то, кто такая графиня Миллезимо и откуда она знает посла, с которым и сумела передать письмо. И лишь когда взял письма в руки, до меня дошло, ну конечно, это же Катька Долгорукая. Чего это она объявилась так внезапно?
— На словах что-то было? — я бросил взгляд на гонца, но тот покачал головой. — Ступай, тебе нужно отдохнуть, — это я проговорил, распечатывая письмо от Катьки. Все письма уже были проверены на наличие яда и других неприятных сюрпризов и небрежно заклеены снова. И зачем стараются, спрашивается? Думают, что я получаю удовольствие от вскрытия печатей? Развернув лист, я погрузился в чтение. Письмо было коротким, но необычайно важным. А еще Екатерина сильно рисковала, прислав его мне. Что случилось бы, попади оно не в те руки, я не хочу даже представлять себе. Отложив в сторону открытое письмо, я вскрыл Лизкино. Это было попроще, и в общем-то содержало информацию, которую я и так знал, вот только причины этих событий самой Елизавете знать не полагалось, поэтому спасибо ей огромное за то, что она таким вот образом попыталась меня предупредить о смене некоторых декораций. Ну и наконец письмо Головкина. Оно только подтверждало то, что было написано Елизаветой. Некоторое время я сидел неподвижно, гладя на лампадку перед иконой, затем резко встал со стула и подошел к двери. — Кузин и Шереметьев ко мне, галопом! — рявкнул я и, захлопнув за собой дверь, снова сел на стул. Митька с Петькой вошли в комнатку через минуту, и сразу стало тесно. Я придвинул им письмо графини. — Читайте.
