– Винный Бокал, который всегда полон, – говорил он ей. – Казалось бы, прекрасная диковина, правда? Но кто-то оставил его перевернутым, и вино льется и льется из него до сих пор. Как река, днем и ночью льется вино, не зная удержу, безостановочно! Лужица стала озером. Теперь залита вся долина, и болото год от года все ширится…
– Значит, это правдивая история, – сказала Клевер.
– Целое море пакости! – воскликнул Ганнибал. – Следовало бы назвать его Уксусным болотом. Многие пытались отыскать этот Бокал. Но болото каким-то образом отводит человека от него, пока тот не заблудится окончательно и не умрет от жажды. Даже гуси, пролетая над ним, падают, убитые испарениями.
– Как же ты можешь торговать этим, выдавая за лекарство? – спросила Клевер.
Несса долго молчала.
– Я сильно задолжала одним нехорошим людям. Если не выплачу долг, то… – Она не уточнила, какими будут последствия. – Раньше мы с дядей работали, и у нас что ни день были сплошные песни и сказки. А теперь я должна ремонтировать фургон, лечить больных лошадей – все денег стоит. Такая уж мне выпала доля. Извиняться мне не за что, я пытаюсь выжить.
От переполняющих ее эмоций Несса раскраснелась, веснушек на ее лице, казалось, стало еще больше.
– Велик ли твой долг, деточка? – мягко спросил Ганнибал.
– А я и не знаю, – фыркнула Несса. – Они как-то отремонтировали мне фургон после аварии и сказали, что сами мне сообщат, когда я покрою долг.
– Да ведь тебя грабят, – возмутился Ганнибал.
– Я знаю. – Несса поворошила огонь палкой, в воздух взлетели светлячки искр.
– Зачем же продолжаешь им платить? – спросила Клевер.
– Я ведь сказала, это плохие люди.
– Даже очень плохие, я бы сказала. – Клевер покачала головой, стараясь выглядеть отзывчивой.
– Хуже и подлее не бывает. – С этими словами Несса отвела лошадей к дубу с низкими ветками, чтобы накормить и привязать на ночь. Потом развернула свой матрас и села, нахмурившись и подтянув колени к груди.
Клевер достала из мешка и накинула на плечи желтую шаль, которую много лет назад связала вдова Хеншоу. Шаль до сих пор не высохла, но Клевер подумала, что влажная шерсть все же лучше, чем ничего.
– Когда-нибудь ты все это бросишь и будешь петь в опере, – сказала она. – Ты же можешь выучить итальянский.
– Твой голос – сокровище, которое никто у тебя не украдет, – сказал Ганнибал, обернувшись на ходу. – Спокойной ночи, храбрые солдаты!
Устроившись на ветке дуба, к которому привязали на ночь лошадей, он вскоре уснул. Легла и Клевер, стараясь не обращать внимания на холод, проникающий через влажную шаль. Несса почти вплотную придвинулась спиной к тлеющим углям костра, но Клевер не доверяла огню и не хотела оказаться к нему так близко.
* * *
На рассвете они снова пустились в путь. Траву украсили росинки, а от лошадей исходил успокаивающий запах живого тепла. Несса проснулась с муравьем в ухе и была в отвратительном настроении, а Ганнибал беспокойно расхаживал кругами по крыше фургона. Поэтому они ехали молча, что вполне устраивало Клевер, которая любила встречать утро в тишине.
Покопавшись в саквояже, Клевер вытащила вещь, которая точно диковиной не была: пробирку с ее мизинец, не больше, с семенами одуванчика. Она вспомнила о ней среди ночи, но побоялась, что в темноте уронит ее и потеряет. Теперь она повертела пробирку в утреннем свете, за тонким стеклом зашевелились волшебно-хрупкие семена, и Клевер захлестнули воспоминания о последнем отцовском пациенте.
* * *
– Чистое полотенце! – крикнул Константин. – Младенец скоро появится.
Полотенца уже несколько часов назад перестали быть чистыми, но оставались горячими, что было почти так же хорошо. Вынув тряпицу из кипятка, Клевер отжала ее и протянула Константину, который стоял у набитого кукурузной шелухой матраса, ближе к ногам миссис Уошу.
Ребенок заблудился и потерял путь, ведущий в мир. Трехдневные роды так измучили миссис Уошу, что она приоткрывала глаза только для того, чтобы застонать или закричать, словно пыталась очнуться от кошмара. Время от времени к ее надрывным стонам присоединялось фырканье лошадей с улицы, но это были единственные звуки, не считая глухого стука дождя по крыше землянки.
Из туч, похожих на бизонов, лило не переставая. Даже сквозь утрамбованный пол землянки начала просачиваться вода. Клевер не доверяла таким жилищам, плотно уложенные квадраты дерна годились разве что для барсучьей норы. Входной двери не было, ее заменяла занавеска из заскорузлой коровьей шкуры, зато миссис Уошу украсила стены венками из трав и ароматными пучками мелиссы.
– А вдруг стены рухнут и похоронят нас заживо? – прошептала Клевер, но мужчины не обратили на нее внимания; они наблюдали, как миссис Уошу проваливается в сон между схватками.
Зубчатая Прерия была спорной территорией и, примыкая к нейтральной зоне, отделяла Луизиану от одиннадцати объединенных штатов. Здесь не было закона, как не было ни клочка тени. Хорошо здесь было разве что саранче и пумам. Вокруг не видно было ни единого дерева, поэтому редкие домишки строились из земли, а очаг топили коровьими лепешками. И все же свободная и подходящая для пахоты почва соблазняла таких бедолаг, как Уошу, попытать счастья хоть здесь, на окраине Объединенных Штатов. Издалека их дом казался и неподатливым, и беззащитным, словно клещ на лошадином крупе.
Миссис Уошу всхлипнула. Младенец никак не поворачивался нужной стороной, и это становилось опасным. Мистер Уошу был жилистым, с неряшливой бороденкой, похожей на мятое кухонное полотенце. Уйти ему было некуда, и он переминался с ноги на ногу, не отрывая любящего взгляда от роженицы.
– Почему же повитуха не пришла? – спросила Клевер. Мистер Уошу лишь скорбно покачал головой.
– Из-за того, что ваша жена луизианка, – сказал Константин.
– Как вы узнали?
– Невелик секрет – у вас во дворе гора раковин от вареных улиток, – пояснил Константин. – Вы как готовите escargot
[2] – с дикой горчицей?
Ошеломленный мистер Уошу кивнул.
– Ils ont meilleur goût de cette façon
[3], — Константин ободряюще похлопал мистера Уошу по руке. – Так вкуснее. Двадцать лет, как окончилась война, а люди все еще отравлены ненавистью. Что ж, может, этот ребенок научит нас жить вместе, а? Больше света!
Клевер подкрутила фитиль, чтобы огонек загорелся ярче, и поднесла лампу прямо к плечу отца.
