Она бросила на него быстрый взгляд исподлобья.
— Ты… Э-э, еще болит?
— Нет.
— Прости за Пирожка, он просто…
— Лекса, не переживай. — Уголок его губ приподнялся в теплой улыбке, и сердце пустилось вскачь. — Но, по-моему, шлейку он не оценил.
Она нервно засмеялась и внутренне поморщилась от того, как неестественно прозвучал смех.
— Да уж, вряд ли я буду ее использовать.
Она поймала его взгляд и тут же отвела. Только в этот раз он приземлился на кровать, которая внезапно показалась слишком интимной, поэтому Алексис вновь посмотрела на Ноа. Черт побери! Лицо вспыхнуло, будто опаленное жаром раскаленной духовки.
Боже, ну и нелепость! Ведет себя как влюбленный подросток!
— Ты останешься? — выпалила она.
На его лице застыло совершенно нечитаемое выражение.
— Хочешь, чтобы я остался?
— Я… я просто спрашиваю. То есть уже поздно, так что можешь остаться, если хочешь, я только… — забормотала Алексис и замолчала, когда он подошел ближе и остановился всего в шаге от нее. Дыхание перехватило.
— Алексис, — проговорил он, голос вновь напряженный.
— Да?
— Ты хочешь, чтобы я и сегодня остался?
Чувства обострились до предела — она заметила все сразу: как низко звучит его голос, отчетливый мужской запах, исходящий от него, как выделяются мышцы руки под тканью толстовки; то, каким большим и сильным он кажется рядом с ней. А также она заметила жар, исходящий от него волнами, словно он генерировал солнечную энергию.
«Да, хочу! Я хочу, чтобы ты остался», — вертелось на кончике языка, но она не могла выговорить эти слова. С ней явно было что-то не так. Ей было не по себе, мысли путались, она не понимала собственных чувств.
Алексис отступила, увеличивая расстояние между ними.
— Я в порядке, — прошептала она. — Можешь ехать домой.
Поездка от дома Алексис домой еще никогда не казалась такой долгой. И Ноа чувствовал, будто оставил позади не только несколько капель крови, но и здравый смысл. Всю дорогу он боролся с желанием повернуть обратно, сжать ее в объятиях и умолять вновь его коснуться.
Черт побери, какой же он жалкий! Хуже того, останавливала лишь толика сомнения, что он неправильно истолковал произошедшее.
Наконец припарковавшись у своего дома, Ноа поморщился от яркого света фонарей, разлившегося над гаражом. Он заглушил мотор, откинул голову на спинку сиденья и громко застонал, закрывая лицо ладонями.
Нет, ничего он не навоображал. Женщины и прежде смотрели на его голое тело — нечасто, но достаточно, чтобы он узнал этот взгляд — вожделеющий взгляд. Вот только Ноа понятия не имел, как на него реагировать, поэтому отчасти был даже рад, что Алексис отправила его домой. А с другой стороны… Ноа встряхнул головой. Другой стороне следует принять холодный душ.
Он зашел в дом, ввел код сигнализации и бросил ключи на тумбочку, которую выбрала мама. Марш, конечно, на это неодобрительно нахмурился и заявил, что мужик, черт возьми, должен сам обставлять собственный дом.
Ноа направился на кухню — бессмысленно даже пытаться сейчас уснуть — и взял из холодильника бутылку пива, после чего побрел в зал и упал на диван.
Какое-то время он бездумно щелкал каналами по телевизору, а потом все же выключил. Затем взял телефон, чтобы, как обычно, пожелать Алексис спокойной ночи, однако после нескольких попыток составить нормальное предложение наконец плюнул и отбросил мобильный на кофейный столик.
Он упал на пакет. С книгой. Надо было сразу от нее избавиться.
Ноа не собирался читать эту хрень. И чему она может его научить? В голове всплыл насмешливый голос Марша: «Какой нормальный мужик станет читать сопливые романчики, чтобы понять, как признаться своей женщине в любви?»
Ноа прикончил уже теплые остатки пива и мрачно уставился на пакет.
Ну и ладно. Все равно сна ни в одном глазу. Он достал книгу, открыл и начал читать.
Первой ошибкой Эй-Джея Сазерленда было то, что он превысил скорость в Бэй-Спрингс, в Мичигане, — в захудалом городишке, где для копов обычное дело засесть в кустах с радарами.
Второй ошибкой было полагать, что в северном курортном городке, куда он приезжал на каникулы, будучи подростком, за восемнадцать лет его отсутствия хоть что-то изменилось.
Он схватился за стальные прутья камеры изолятора.
— Вы не можете удерживать меня здесь вечно!
Сержант, арестовавший его, оглядел нарушителя спокойствия со скукой и нескрываемой враждебностью.
— У тебя есть право хранить молчание, и я советую им воспользоваться.
Эй-Джей раздраженно зарычал и провел рукой по волосам.
— Послушайте, мистер Альварес…
— Мистер?
— Простите, сержант Альварес. Понимаю, я вам не нравлюсь и никогда не нравился, но нельзя же меня за это сажать за решетку!
— Я арестовал тебя не потому, что ты мне не нравишься, а потому что у меня ордер на твой арест.
— Да ну на хер, за что?
— Следи за языком! Может, у себя дома ты и большая шишка — крутой футболист и все такое, — но здесь ты просто урод, который не выполняет своих обязательств.
— О чем вы вообще?
— Папа, перестань, — прервал сержанта женский голос, до боли знакомый Эй-Джею. Он бы соврал, сказав, что не боялся его услышать. Ибо только один человек на планете ненавидел Эй-Джея больше, чем сержант Альварес — дочь сержанта, Мисси.
Она вышла из коридора и остановилась рядом с отцом. На ней было пальто, а в руках — кожаный портфель.
— Мисси? — хрипло проговорил Эй-Джей.
Она вздохнула.
— Меня уже давно никто так не зовет.
— Прости. Значит, Мелисса?
Она изогнула бровь.
— Что занесло тебя в наши края, после стольких лет?
— Мне надо подумать, а здесь хорошо думается.
Ее лицо оставалось непроницаемым.
— Слышала, ты хочешь завязать со спортом.
— Для квотербека тридцать шесть — преклонный возраст.
Она повернулась к отцу.
— Отпусти его.
— Не могу, милая, он арестован.
— На каком основании? — прорычал Эй-Джей.
— На том основании, что ты восемнадцать лет уклоняешься от уплаты алиментов.
Эй-Джей едва не расхохотался, но вдруг увидел выражение лица Мисси. В глазах помутнело, и он быстро заморгал.
