— Не в обиде дело! Я не понимаю, как он мог просто бросить вас с твоей мамой.
— Если бы он этого не сделал, тебя бы сейчас не было. Кроме того, он ведь не знал о беременности моей мамы. Она тоже виновата.
Этим признанием Алексис словно выпила стопку уксуса, которая обожгла ей все внутренности. Тем не менее такова горькая правда. Мама могла рассказать Эллиотту о беременности, более того — должна была рассказать. И самое печальное, у Алексис теперь даже нет возможности узнать, почему она утаила от него эту информацию.
У Кэнди задрожали губы, она помотала головой, словно прогоняя непрошеные эмоции.
— У тебя есть фотографии мамы?
Алексис молча подошла к своей сумке, достала телефон и, открыв папку с мамиными снимками, передала Кэнди. Та медленно их пролистала, словно пытаясь познакомиться с женщиной, которая некогда была важной частью жизни ее отца.
— Очень красивая.
Алексис взглянула на экран — на нем была фотография с ее выпускного из кулинарного колледжа.
— Папа прав, — заметила Кэндис, — ты действительно сильно на нее похожа.
— Но цвет глаз точно Эллиотта.
— И мой.
— И Кейдена, — добавила Алексис и мигом пожалела о сказанном: Кэнди счастливо просияла.
— Спасибо за фотографии, — поблагодарила она, отдавая телефон.
— Других родственников у меня нет. Мама была единственным ребенком в семье, как и я.
— Одиноко, вероятно. — Кэнди ахнула и ударила себя по лбу. — Ну почему я вечно ляпаю глупости?
— Отчего же глупости? Да, порой было одиноко. — Очередное горькое признание. Очередной укол обиды, в этот раз на маму. На глаза набежали слезы, и Алексис спешно отвернулась.
— Почему же ты не попыталась его найти?
Она пожала плечами и встала, чтобы положить телефон в сумочку.
— Не видела смысла.
— Разве тебе не хотелось узнать, кто твой отец?
— Порой. Но у меня была мама, и она давала мне все необходимое. Мне казалось, мужчина, который ее бросил, не стоит волнений и времени.
Кэнди поморщилась.
— Прости, — поспешила извиниться Алексис, однако сама толком не понимала, за что именно. Бессмысленно приукрашивать действительность. — Очевидно, тогда я не знала правды.
— Какая разница? Он ее бросил. Изменил моей маме и потом вернулся так, будто ничего не произошло. Это уже достаточно мерзкий поступок.
— Что из этого тебя злит на самом деле? Его ложь? Или измена?
Прикусив губу, Кэнди замотала головой, словно боясь произнести болезненную правду.
— Он отнял у меня тебя! — наконец выпалила она. — Мы могли быть сестрами. Я всегда мечтала о сестре.
— Кэнди, — вздохнула Алексис, вновь скрещивая ноги. — Мы не знаем, как бы все обернулось при другом раскладе. Твое воображение рисует картинку идеальной семьи из фильмов, но, вполне возможно, все было бы далеко не так радужно. Поэтому лучше сосредоточься на настоящем. Не думай о том, что могло быть.
— Но…
— Но?
— Просто… Мы сейчас общаемся только из-за его болезни. А после операции? Мы продолжим видеться? — Она побледнела. — То есть ты вовсе не обязана. Я не…
Алексис положила ладонь ей на плечо.
— Понимаю. Хотела бы я тебя успокоить, но не могу. Поживем — увидим.
— Можно хотя бы попытаться?
— Что именно?
— Стать сестрами?
Алексис словно ударили в грудь, отчего сердце треснуло и теперь обливалось кровью. В горле образовался тугой ком; пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем она сумела заговорить.
— Я не умею быть сестрой.
— Зато я умею. Братья и сестры — это как друзья, но при этом еще и родственники.
В комнате повисла тишина, прерываемая лишь приглушенным шумом из коридора. Когда болела мама, Алексис возненавидела звуки больницы — размеренный писк аппаратов, скрип колес инвалидных кресел и каталок, а также раздражающе спокойный, тихий тон, которым с ними разговаривали, словно таким образом могли смягчить удар от плохих новостей. А плохих новостей было предостаточно.
Однако теперь Алексис различала лишь биение собственного сердца, поскольку в кои-то веки в мыслях царило умиротворение. Возможно, это один из тех моментов, которые вспоминаешь позже и осознаешь, что именно после него все изменилось. Вновь.
Вдруг Алексис отчаянно пожелала, чтобы так и было.
— Мне пора. — Кэнди поднялась с кровати.
— Спасибо, что зашла. И за альбом.
Она нервно прикусила губу и потянула рукава толстовки.
— В общем, увидимся позже?
— Давай я позвоню тебе завтра и расскажу о результатах?
Улыбка Кэнди могла осветить палату ярче любой люстры.
— Отлично!
Она направилась к выходу.
— Эй, Кэнди, — позвала Алексис, и та обернулась. — Я тоже всегда мечтала о сестре.
— Правда?!
Она нервно кивнула.
— Спасибо, что нашла меня.
Ноа покинул больницу с тяжелым сердцем. Сперва он вернулся в номер, но мертвая тишина и пустота на кровати рядом сводили с ума. Из-за этого он и оказался в баре отеля с бутылкой пива в руке, каждую минуту проверяя телефон, — уже час прошел, а от Алексис по-прежнему ни слова.
Заказав еще бутылку, он попытался сосредоточиться на матче по телевизору, однако его нисколько не интересовал футбол. Он никогда в него не играл, поэтому не понимал всеобщую одержимость дурацкой игрой. Разумеется, Малколму об этом знать не обязательно.
Ноа в очередной раз заглянул в телефон — все еще ничего — и с раздраженным вздохом положил на барную стойку экраном вниз.
— Можно присесть?
Резко обернувшись на голос, он едва не упал со стула — перед ним, засунув руки в карманы ветровки, стоял Эллиотт. Ноа громко фыркнул, как бы говоря: «Серьезно?!»
— Решили с Кэнди атаковать нас с Алексис по отдельности?
Глаза Эллиотта расширились.
— Кэнди пошла к Алексис?
Он либо отличный актер, либо действительно не знал о планах дочери. Ноа скрипнул зубами.
— Что вы здесь делаете?
— Хотел с тобой поговорить. В прошлый раз нам не удалось нормально пообщаться.
Ноа стиснул челюсти и, помешкав, все же пожал протянутую руку, но затем демонстративно отвернулся к телевизору. Компания Эллиотта его нисколько не радовала, он не горел желанием с ним общаться и уж точно не собирался облегчать ему задачу.
