— Я хочу, чтобы она увидела меня перед операцией, — простонал Ноа, проводя руками по спутанной шевелюре, и внезапно замер. Вдруг вспыхнуло воспоминание:
«Сперва посмотри на меня».
— Что такое? — встревожилась Кэнди.
Ноа покачал головой и обернулся на Мака.
— Мне нужен парикмахер.
Глава тридцать первая
Алексис почувствовала чье-то прикосновение.
Странно, ведь она плыла в полной темноте, и нечто густое и теплое окутывало конечности и мягко, умиротворяюще притупляло ощущения.
И все же… рядом с ней кто-то был. Касался ее. Разговаривал нежным голосом.
Послышался стон, и внезапно ощущение обволакивающего тепла исчезло. Алексис с трудом разлепила одно веко, затем другое, и уютная тьма сменилась холодным буйством красок. Она прищурилась и повернула голову. У кровати стояла седая медсестра и возилась с капельницей. Заметив пробуждение больной, она улыбнулась.
— Здравствуйте, Алексис. Я Нина, присматриваю за вами, пока вы отходите от наркоза.
Алексис попробовала приподняться, опираясь на матрас, но боль в боку ее остановила. Нина неодобрительно цокнула языком.
— Пока рано, милочка. — Она нажала на кнопку сбоку кровати, и верхняя часть приподнялась. — Лучше?
Алексис кивнула и сглотнула — больно. Ужасно больно.
— Все… — она вновь сглотнула. Если бы ей сказали, что боль в горле будет худшим последствием операции по донорству органа, она бы не поверила. — Все закончилось?
Нина опять улыбнулась.
— Закончилось. Насколько сильную боль вы испытываете по шкале от одного до десяти?
Алексис с трудом сосредоточилась. Вроде больно, но состояние все еще странное, словно в тумане: сложно определить, где именно и как сильно болело.
— Ну, шесть или семь.
— Сейчас полегчает.
— Как Эллиотт? — хрипло спросила она.
— Хорошо, операция прошла успешно.
Алексис поморщилась от вспышки боли в животе.
— Что ж, дорогуша, — проворковала Нина. — Я добавила обезболивающего, сейчас станет лучше.
— Ноа… — пробормотала Алексис.
Ее вновь потянуло в темную, теплую субстанцию. Однако прежде, чем она в нее погрузилась, послышался ответ Нины:
— Он здесь, и он тебя любит.
В следующий раз Алексис проснулась в одиночной палате, рядом никого не было. На стене лежали длинные тени, белое одеяло утопало в золотом сиянии заходящего солнца. Жжение в горле притихло, но сменилось болезненными спазмами в животе. Однако ни то, ни другое не шло ни в какое сравнение с тупой болью в груди.
«Он здесь, и он тебя любит».
Вероятно, те слова ей приснились. Воображение выдало желаемое за действительное.
Веки вновь сомкнулись, но не из-за влияния болеутоляющих, а из-за наплыва печали, но опять распахнулись, стоило ей услышать шум воды в туалете. Алексис повернулась в сторону ванной комнаты, дверь которой открылась, и в проходе появился темный силуэт, ярко подсвеченный сзади. Она прищурилась и попыталась приподняться — тщетно. Кто еще…
— Черт! Прости, я… я тебя разбудил?
Кардиомонитор зафиксировал, как ее сердце пропустило удар.
— Ноа?
Он закрыл дверь, и Алексис ахнула — действительно он.
Только не совсем.
Борода исчезла, обнажая мягкую кожу и мальчишескую улыбку. Короткие волосы были аккуратно уложены. Однако глаза оставались все теми же — теплыми, нежными. Он подошел к ее кровати.
У Алексис по виску скатилась слеза.
— Боже правый!
Его улыбка исчезла.
— Что, настолько плохо?
— Нет, — выдохнула она. — Ты был прав — действительно невероятная сила мужского обаяния. — Из груди невольно вырвался всхлип, отчего по телу пробежала волна боли.
— Черт! — испуганно ахнул Ноа. — Что болит? Позвать медсестру?
Алексис вцепилась в его футболку.
— Останься! Мне кажется, я сплю.
Ноа опустил бортик кровати и нагнулся к ней так, что их лбы соприкоснулись.
— Прости, не хотел тебя расстраивать. Я лишь хотел, чтобы ты видела меня настоящим, когда я буду умолять о прощении.
Из сухого, как наждачка, горла вырвался смешок, переросший в кашель, который, в свою очередь, вызвал новую вспышку боли в боку.
— Не смеши меня, — поморщилась Алексис.
— Я и не пытался. — Ноа выпрямился, взял с тумбочки пластиковый стаканчик с трубочкой и поднес к ее губам. — Вот. Медсестра сказала, что тебе нужно попить.
Алексис сделала несколько глотков прохладной жидкости и вздохнула.
— Спасибо. Что у тебя со щекой?
— Долгая история, потом расскажу. — Ноа убрал стакан и, повернувшись к ней, мягко провел пальцем по подбородку. — Как ты себя чувствуешь?
— Теперь лучше, раз ты здесь и это не сон.
Между его бровей залегла складка.
— Прости, Лекса. Я пытался успеть до операции — планировал ворваться в палату в последнюю минуту с извинениями, но опоздал. — Он тяжело сглотнул. — Я не знал… не знал, что операция все же состоится. Я должен был быть рядом.
— Теперь-то ты рядом.
Он крепко сжал губы.
— Этого недостаточно.
Алексис повернула голову и поцеловала кончик его пальца.
— Достаточно.
— Ты портишь мне мольбу о прощении.
Она поймала его взгляд.
— Тебе не нужно извиняться, и я этого не хочу. Лучше поцелуй меня.
Ноа осторожно присел на край кровати и, опершись рукой по другую сторону от нее, приблизился к ее лицу.
— Сперва я должен кое-что сказать.
Алексис вздохнула и запрокинула голову.
— Ты ничего мне не должен.
— Мои слова тогда… они были жестокими и непростительными.
— Уже забыл, что я говорила минуту назад?
— Это не важно. Ты пыталась извиниться, а я грубо отмахнулся, чем предал не только тебя, но и нашу дружбу.
Эти слова подобно лезвию рассекли остатки самоконтроля, его лицо превратилось в расплывчатое пятно. Он стиснул челюсть и продолжил:
— Я позволил злости меня ослепить и не заметил, что причиняю тебе боль и что ты нуждаешься в друге. И таким образом я ранил тебя еще сильнее.
