– Иногда становится скучно, да, – ответила она, улыбнувшись и пожав плечами.
– А есть что-нибудь такое, о чем вы хотели бы спрашивать соискателей, но не спрашиваете? Что-то, что интересно было бы узнать лично вам?
Она снова ухмыльнулась и подперла лоб пальцем.
– Надо будет подумать, – сказала она со вздохом. Затем она опустила взгляд на стол, словно читая с невидимой бумажки. – Итак, как вы видите себя через десять лет?
С учетом того, как живо мы только что разговаривали, я подумал, что она шутит, и прыснул. Но она тут же явно рассердилась, решив, что я смеюсь над ней.
– Простите, – сказал я. – Я не ожидал, что вы так сразу вернетесь к вопросам, которые вас заставляют задавать.
Она выпрямилась в кресле.
– Никто меня не заставляет – это стандартные вопросы
[55].
Она повторила свой вопрос, и я честно ответил, что не могу сказать, что со мной будет через десять лет, поскольку жизнь вообще плохо предсказуема. Ее этот ответ, кажется, удивил. Она перешла к следующему вопросу, а я страдал, наблюдая за тем, как она безрадостно выполняет свои служебные обязанности. И тут вдруг она задала мне один из моих любимых вопросов:
– В чем заключается ваш самый серьезный недостаток?
Лично мне всегда хотелось задать этот вопрос всем, кого я знаю, да и другим тоже. Он располагал к рефлексии и искренности и давал мне шанс показать свою честность.
Я вспомнил, как в детстве папа рассказывал мне о своем подходе к найму сотрудников. На собеседованиях отец всегда просил соискателя написать небольшое эссе с обязательным использованием десяти определенных слов. Подвох заключался в том, что три из них были выдуманными и не имели никакого значения. Тем, кто честно признавался, что не знает этих слов, он отдавал предпочтение перед теми, кто пытался использовать их в тексте.
– Имеются в виду мои недостатки по мнению окружающих или по моему собственному? – уточнил я. – Просто дело в том, что, если вы попросите кого-нибудь другого перечислить мои недостатки, в этот список попадут качества, которыми я больше всего горжусь.
Женщина из отдела кадров снова выпрямилась, явно заинтересовавшись.
– Большая часть людей сказала бы вам, что я имею свойство осуждать абсолютно нормальное, общепринятое поведение, что я слишком много думаю, что я конфликтую с людьми без всякого повода и постоянно устраиваю сцены…
В уголках ее глаз появились морщинки, которые я интерпретировал как признак одобрения моей искренности и продолжил.
– Что до меня, то я считаю своим самым серьезным недостатком нетерпимость к трусости, аморальности и слабости окружающих. В конце концов, – добавил я, – все мы являемся продуктом своего воспитания и наследственности, так что моя ненависть к людям, вызванная унаследованными ими качествами, абсолютно иррациональна.
Женщина из отдела кадров помотала головой, пытаясь не рассмеяться.
– Прошу прощения, – произнесла она. – Я просто… – она опустила ладони на стол и перевела дух. – Мне не хочется заставлять вас продолжать. Когда человека спрашивают о самом серьезном его недостатке, от него редко ждут полного списка его дурных качеств. Я сначала решила, что вы шутите.
– Это распространенное заблуждение, – ответил я. – Я редко шучу.
Она взглянула на меня с явной жалостью.
– Вам стоило бы сказать о себе что-то хорошее, что только кажется недостатком, например, что вы трудоголик, или еще что-то в этом роде.
– Но зачем тогда спрашивать, если единственный приемлемый ответ является ложью?
Мне правда был интересен ее метод, но это «зачем» из моих уст хлестнуло, словно плеть, способная пустить бегом целый табун лошадей или усмирить стаю львов.
– Ну, вот такой вот предполагается ответ, – сказала она.
Вытащив из кармана платок и протерев очки, я продолжил:
– Но что вы пытаетесь выяснить при помощи таких вопросов? Мою способность убедительно говорить общепринятые вещи?
[56]
Женщина смягчилась, явно испытывая ко мне жалость.
– Не важно, что вы отвечаете, – сказала она. – Я пытаюсь вам помочь, правда. Точно такие же вопросы задает большинство кадровиков. Будете отвечать так, как сейчас – никто не возьмет вас на работу.
Тут мне пришло в голову, что именно этот разговор, вполне возможно, был проверкой, признанной определить мою уверенность в себе и способность стоять на своем
[57].
– Я верю, что некоторые работодатели все же ценят искренность своих потенциальных сотрудников, – сказал я. – Впрочем, вполне возможно, вы правы, и меня действительно никуда не возьмут. В таком случае мне придется подыскать себе другой способ зарабатывать на жизнь, который подойдет мне лучше.
Женщина из отдела кадров заметно погрустнела.
– Что ж, ладно, – сдалась она. Поднявшись со своего места, она вымученно широко улыбнулась, и протянула мне руку. – Через пару дней мы дадим вам знать о нашем решении, – произнесла она, уже прекрасно зная это самое решение. – Приятно было познакомиться, – добавила она на прощание, испытывая явное облегчение от того, что больше никогда меня не увидит.
Ненастоящий рог настоящего единорога
Все мои собеседования кончались одинаково: я честно отвечал на вопросы кадровиков, а те расценивали мои ответы как шутку, грубость или же просто глупость, а то и вовсе как бред сумасшедшего. Агентства по временному трудоустройству считали меня полоумным, когда я открыто признавал, что не обладаю ни одним из навыков из их списков.
В период активного поиска работы я проводил большую часть вечеров в том клубе. Я успел подружиться с большей частью понравившихся мне музыкантов и старался проводить с ними побольше времени, часто целые ночи напролет. Им не нужно было рано вставать, поскольку большинство из них либо жили у родителей, либо перебивались по койкам у знакомых и работали в кафе, книжных или магазинах одежды; один даже трудился грузчиком в службе транспортировки объектов искусства, а другой занимался проектированием окон в магазинах. Все мои знакомые по колледжу разбрелись по офисам. На мои печальные рассказы о бесплодном поиске работы они отвечали: «Ты что, правда собирался устроиться чьим-то ассистентом? Звучит так себе».
