– Что приятного в этой вежливости?! – ужаснулся я. – Быть вежливым – мучительно, а не приятно!
Ева уже начала посмеиваться над моей истерикой, так что я попытался успокоиться.
– Что ж, ладно, – сказал я, взяв себя в руки. – Может, тебя это обрадует, но я в жизни не видел, чтобы кто-то им настолько нравился. Может, все дело в том, что ты оказалась единственным не-родственником, готовым их выслушивать.
Ева вздохнула:
– А ты сам не стал бы таким же неприятным, если бы тебя никто никогда не слушал? – спросила она, явно переоценивая количество тех, кто был готов меня слушать, и недооценивая мою неприятность.
Когда я сказал Сидни, что я в Лос-Анджелесе, он стал настаивать на том, чтобы я работал над моим пока еще не существовавшим хоррором с режиссером лично, пока была такая возможность
[66]. Я даже начал побаиваться, что в случае отказа меня просто-напросто уволят.
Ева в мое положение не вошла.
– Ты серьезно собираешься оставить меня одну со своей мамой?
– Я буду уезжать всего на полдня, – ответил я. – Ключи от машины оставляю тебе, вдруг захочешь куда-нибудь съездить, пока меня не будет. Вернусь к обеду.
Вернувшись, я застал Еву в еще более расстроенных чувствах, чем утром.
– Ты рассказал своей маме о том, что я раскритиковала лампочки! – воскликнула она. – Вот зачем ты это сделал, а?
– Ну, я подумал, что мысль-то хорошая. Себе не присваивал, честно, – ответил я.
– Ужас! Я пыталась сказать ей, что я этого всего не говорила, но она мне не поверила!
– Никогда не пытайся лгать моей маме, – посоветовал я.
Я в жизни не видел Еву столь разгневанной.
– Пока тебя не было, она часами со мной разговаривала и пыталась вытащить по магазинам, она вообще не понимает, что ее иногда становится слишком много! Да что там – я ей говорю «нет», а она не понимает даже этого!
Очевидно, под «говорю „нет“» Ева подразумевала череду неуловимых намеков, которые никто из нас не способен был воспринимать.
– А ты не пробовала просто прямым текстом сказать ей, что хочешь заняться чем-то другим? – поинтересовался я.
– Конечно нет! Я же не могу просто так взять и сказать такое! – воскликнула Ева. – Я ведь хочу ей понравиться!
– В нашей семье устанавливать четкие личные границы абсолютно нормально, – сказал я. – Она не обидится, поверь. А пускай даже и обиделась бы – всяко не страшно.
– Еще как страшно! – возразила Ева.
По утрам я работал над сценарием, а потом возвращался домой к Еве, которой хотелось не гулять и веселиться, а ссориться. Было видно, что она хочет со мной расстаться, но не понимает, как это сделать в сложившейся ситуации – мы гостили у моей мамы, откуда, собственно, и собирались вскоре ехать в семейный лагерь. Я решил, что такие вещи не стоит замалчивать.
– Я вижу, что ты хочешь со мной расстаться, – сказал я ей прямо. – И не хочу, чтобы тебе пришлось целую неделю торчать в лагере и делать вид, что все в порядке, отказываясь признавать, что хочешь расстаться со мной. Давай просто поговорим, хорошо? Ты не хочешь с нами ехать? Или, может, нам все закончить сразу и поехать туда просто друзьями? Не знаю. Как думаешь?
Ева смотрела на меня широченными глазами.
– Ты что, бросаешь меня?
– Нет, наоборот! – ответил я. – Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы тебе легче было бросить меня. Если ты хочешь расстаться, то я не желаю, чтобы ты чувствовала себя виноватой.
Ева покачала головой.
– Поверь, если бы я хотела с тобой расстаться – ты бы сразу понял.
– Хорошо, – ответил я и расплакался. – Прошу, только не притворяйся, что я нравлюсь тебе больше, чем есть на самом деле, и не делай вид, что ты счастлива, если это не так. Если я это пойму, мне будет очень грустно. А если не пойму и буду думать, что ты все еще меня любишь, станет еще хуже.
Явно тронутая этими словами Ева обняла меня.
– Я бы никогда так не поступила, – сказала она. – Обещаю быть с тобой абсолютно честной.
Я ей не поверил.
А на следующий день мы отправились в романтическое путешествие в семейный лагерь.
Болея за травму
В тот раз я особенно переживал из-за извилистой дороги к лагерю – в какой-то момент, когда мы смотрели кино, Ева поведала мне о том, что у нее «тошнофобия». Раньше я и подумать не мог, что в фильмах, причем самых разных – в комедиях, драмах, хоррорах и так далее – присутствует столько блевотины. Каждый раз, когда очередного персонажа тошнило, Ева закрывала лицо руками и принималась причитать: «Почему всех и везде постоянно тошнит? Кому нравится это видеть? Кто вообще пишет такие сценарии?»
Мы потихоньку ползли на машине вверх по крутой горной дороге, слушая тематический «лагерный» CD, на который я записал песни, в которых было слово «сумасшедший» или «сумасшедше». В какой-то момент Ева отстегнулась, встала на колени на своем сиденье, высунулась в окно и ее стошнило. Я остановил машину.
– Когда рвет меня саму, это особенно мерзко, – комментировала она в перерывах между позывами. – В результате саму себя ненавижу.
Когда ее перестало рвать, она снова уселась место и сказала мне:
– Забудь все, что только что произошло.
Я и представить себе не мог, что зрелище того, как кого-то рядом рвет, могло меня настолько умилить и очаровать.
Некоторое время мы просто слушали музыку. Когда Boswell Sisters заиграли свою «Crazy People», я предложил:
– Может, эту песню сделать «нашей»?
Ева быстро сменила тему.
– Над чем планируешь «работать» в этот раз на сеансах? – полюбопытствовала она.
– А я не «работаю», – ответил я. – Я просто наблюдаю.
– Просто наблюдаешь?
– Ну, это же все по желанию, – пояснил я. – Если не хочешь участвовать, можно просто сидеть и наблюдать за остальными.
Ева скривила рот в предельном отвращении.
– То есть ты хочешь сказать, что ты каждый год ездишь в семейный лагерь для терапии и не ходишь там на терапию?
– А мне надо? – совершенно искренне поинтересовался я, но Ева восприняла мои слова несколько иначе.
– Ах, ну да, конечно, – фыркнула она. – Как я могла забыть – у тебя же нет никаких проблем.
– У меня проблемы касательно взаимодействия с другими людьми и окружающим миром, а не с собственными чувствами.
