Один из моих знакомых пригласил меня для проверки поработать пару дней его ассистентом в детском саду. Надо сказать, мне безумно нравилось наблюдать за социальными взаимодействиями этих трех-четырехлетних ребятишек. Как-то раз тот мой знакомый разнял двух дерущихся мальчишек и задал им простой вопрос: «Что здесь происходит?» Ни тот, ни другой так и не смогли толком ответить. Впрочем, на такой вопрос редко могли вразумительно ответить даже взрослые люди. Дети, к слову, быстро успокаивались, если их выслушать; они достаточно охотно рассказывали о своих чувствах и им нравилось, когда их кто-то слушает, даже если сказать было особо нечего. С музыкой, однако, все вышло куда печальнее. Детям выдавали барабаны, ксилофоны и игрушечные фортепиано, а те принимались немелодично бренчать на них и стучать, и ни один из них не был способен связать хоть две подходящие ноты вместе. Учитель музыки фальшиво пел, перекрикивая всю эту жуткую какофонию. Словом, музыкой это было назвать сложно.
Проработав там несколько дней, я пришел на собеседование с завучами и рассказал им обо всех своих наблюдениях и о своих соображениях на тему занятий музыкой.
– Всего-то нужно выдавать детям подходящие друг другу инструменты, настроенные в одной тональности, – посоветовал я, – И тогда у них сразу станет получаться что-то хоть отдаленно похожее на музыку. Если все хорошо рассчитать, то будет даже вполне приятно для слуха.
– Интересно, – ответили мне. Обычно это слово в таких ситуациях используется людьми для обозначения полного отсутствия у них интереса к происходящему.
– Правда, сделайте так, как я посоветовал, – сказал я женщине, которая проводила собеседование. – Вне зависимости от того, возьмете вы меня на работу или нет.
– Мы подумаем, – ответила она, подразумевая, что она и не подумает подумать, и вообще, дескать, «проехали».
Но вместо того, чтобы забыть обо всем этом, я упорно пытался понять, чем ей не понравилось мое предложение.
– Дело в стоимости новых инструментов? Наверняка вы сможете подыскать что-нибудь недорогое.
– Нет, уверяю вас, с финансированием у нас все в порядке, – ответила она.
– Значит, это принципиальная позиция? – сделал вывод я
[69]. Она взглянула на меня так, словно я ей нахамил.
– Дело так-то не во мне, – добавил я. – Просто нужно, чтобы у детей остались приятные впечатления от первых занятий музыкой. На данный момент у них откладывается в памяти только какофония – это вряд простимулирует их заниматься музыкой в будущем. Вы даете им ненужные уроки безнадежности.
Короче говоря, меня не взяли.
Во втором детском саду, куда я подал заявление, меня на собеседовании встретила веселая розовощекая и седовласая женщина в костюме. В каждой из комнат вокруг пели или ставили импровизированные спектакли хорошо одетые дети. Молодые и заинтересованные учителя читали вслух ахающим и смеющимся ребятам. Стены были украшены милыми детскими рисунками и комиксами. Единственной моей претензией к этому чудесному заведению было то, что предназначалось оно исключительно для детей с весьма обеспеченными родителями.
– Вот бы все детские сады были такими, – сказал я той женщине.
– Спасибо, – поблагодарила она, не поняв моего намека.
– В смысле, вот бы государственные детские сады были такими, – пояснил я. – Не только частные.
– Спасибо, – повторила она, все так же не понимая истинного смысла моих слов.
Изначально я подавал заявления лишь потому, что мне требовалась постоянная работа, чтобы успокоить Еву, но идея проводить занятия музыкой с детьми меня не на шутку заинтересовала. Я действительно хотел получить эту должность.
Я проследовал за той женщиной в тускло освещенный лампой дневного света конференц-зал, где за вычурным массивным деревянным столом сидели, ожидая меня, трое человек в дорогих костюмах. Увидев меня, они тут же уставились на мой футляр с укулеле.
– Я принес укулеле, чтобы сыграть вам пару песен, которые написал вместе с детьми в других детских садах, – пояснил я.
Сидевшие за столом нервно переглянулись.
– Эм-м, – произнес один из них, – вообще-то мы не собирались слушать, как вы играете.
Поставив футляр на деревянный пол, я сел по другую сторону стола от них, изо всех сил борясь с желанием поинтересоваться, исходя из чего они собираются нанимать учителя музыки, если не собираются слушать его игру.
– Ладно, хорошо, – сказал я. Мои собеседники явно уловили в моем голосе осуждение. – Просто я много песен написал с детьми, и многие из них вышли очень забавными и действительно красивыми. Я думал, что, сыграв парочку, смогу убедить вас, что подхожу для этой работы.
Сидевшие по другую сторону стола напряглись – ни один из них явно не горел желанием быть тем, кому придется мне как-то отвечать.
Я, в общем-то, уже понимал, что собеседование не имело дальнейшего смысла. Я встал и подобрал футляр с укулеле.
– Ну, нет так нет, – сказал я.
Женщина, которая привела меня в этот зал, скривилась.
– Что вы имеете в виду?
– Да перестаньте, – ответил я. – Всего два предложения – и все уже пошло не так. Не вижу никакого смысла сидеть тут и скрывать свои чувства, пока вы будете проводить собеседование ради чистой формальности, следуя протоколу.
– Н-да. Ну хорошо, – сказал один из сидевших за столом.
– Вы уверены? – спросила другая. Этот вопрос показался мне в особенности странным и бессмысленным. Она что, ожидала, что я после такого сяду обратно и вернусь к собеседованию?
– Совет на будущее, – сказал я. – Все же давайте соискателям на должность учителя музыки играть перед вами. Хотя бы сами немного порадуетесь. Может, вам даже понравится. Но это только если вы любите музыку, что не факт. Любили бы – просили бы, наверное, соискателей вам сыграть.
Сидевшие за столом выглядели так, словно я только что прямым текстом послал их куда подальше. Я же в своем предложении послушать детские песенки не видел никакого «пошли вы».
Когда я рассказывал обо всем этом Еве, та поочередно то смеялась, то соглашалась с моими доводами, то злилась на меня.
В конце концов я сдался и окончательно уверился в том, что ни одному работодателю я не нравлюсь. У меня родилась другая идея – давать частные уроки игры на укулеле прямо из дома. Ева разработала для меня дизайн листовок, а я сам сделал рассылку с рекламой уроков по адресам всех фанатов моего альбома. Несколько учеников нашлось сразу же. Потом один популярный бруклинский блогер написал о моих уроках, что привело еще с десяток человек. Я начал ежедневно получать электронные письма от новых потенциальных учеников. Выяснилось, что с некоторых пор по запросам «уроки укулеле нью-йорк» и «уроки укулеле Бруклин» поисковик в первую очередь выдавал тот самый пост о моих уроках. Вскоре я проводил занятия аж с двадцатью учениками в неделю, что, естественно, оказалось куда выгоднее любого из моих прежних трудоустройств. Моим ученикам требовалось понимать, над чем им работать и как именно совершенствовать свои навыки; хоть раз в жизни моя честность сыграла мне на руку.
