– Можете немного рассказать нам о вашем детстве? – попросил Айра.
– Конечно, – ответил я. – Мои родители учили нас с братом и сестрой быть искренними и честными.
– Ну, в большей части случаев это неплохо, ведь так? – заметил Айра. – Не самый плохой совет, и не особенно редкий.
– Видите ли, я подозреваю, что у нас с вами очень разные понимания честности, – сказал я. – Большинство родителей учат своих детей быть вежливыми, скрывать свои истинные мысли и чувства. Почти никто из них на самом деле не хочет, чтобы их дети были по-настоящему честны. Стоит их ребенку проявить искренность, как они тут же взвинчиваются и наказывают его.
Айру мои слова явно не убедили. Я начал даже опасаться, что он лишь изображает непонимание с целью вывести меня из себя. Если так, то ему это вполне удавалось.
– Послушайте, – произнес я, – почти никто не бывает по-настоящему честен с другими. Вот мои родители проходили через свой развод на групповых сеансах психотерапии прямо у меня на глазах.
Айра дернулся в, казалось, вполне искреннем ужасе.
– Погодите-ка, – сказал он. – В каком смысле?
Поскольку речь зашла о честности, я решил не утаивать абсолютно ничего. Я рассказывал Айре многочисленные истории о своей искренности, а тот лишь ахал да охал в ужасе и изумлении. Я изо всех сил пытался объяснить, почему мне было приятно свободно самовыражаться, почему мне было мучительно больно молчать и почему мне всегда хотелось поближе узнать окружающих и дать им узнать поближе меня самого.
– Вот вы рассказываете мне все обо всем этом, и у меня возникает ощущение, словно вы родом с какой-то другой планеты и оказались в нашем мире совершенно случайно, – произнес Айра.
По окончании интервью, продлившегося, как мне показалось, сильно дольше запланированных тридцати минут, Айра наконец поднялся и вышел из аппаратной. Если верить висевшим снаружи часам, мы проговорили больше двух часов.
– Как думаете, кто-нибудь из ваших родственников согласится со мной пообщаться? – спросил Айра.
Я рассмеялся.
– Они все с удовольствием расскажут что угодно и кому угодно.
Айра улыбнулся – очевидно, совершенно напрасно решив, что я преувеличиваю.
– Ну хорошо, – сказал он. – Давайте тогда попробуем запланировать интервью с кем-нибудь из них на эту неделю, и заодно вас тоже еще часа на три пригласим, ладно?
Я поочередно обзвонил родных с этим предложением. Мама с братом согласились без лишних вопросов, а вот отец, судя по голосу, занервничал.
Мириам в ответ на мое предложение спросила:
– Мы что, нужны им в качестве цирковых клоунов для аудитории?
– Строго говоря, мы бы с такой ролью отлично справились, – заметил я.
– Большая часть историй, связанных с папой, выставят его в совершенно отвратительном свете, – сказала она.
– Ну, нас же никто не заставит рассказывать худшие из них. Но угадай, кто все равно их расскажет?
– Сам папа, – вздохнула Мириам.
Позднее на той неделе она съездила в студию для интервью, а потом сразу же позвонила мне.
– Как-то странно все прошло, – сказала Мириам. – Он спросил меня, не преувеличивал ли ты. Я ответила, что я – не ты, и что я все же не настолько честная. Он спросил: «То есть, если бы вас подруга спросила, не полнит ли ее то или иное платье, вы бы сказали ей, что она выглядит шикарно?» Я сказала, что ответила бы честно, если бы меня об этом попросили. Ему это показалось дико странным. Он потом еще некоторое время спрашивал меня, что бы я сделала в разных гипотетических ситуациях, и каждый мой ответ вызывал у него такую реакцию, словно я несла какой-то совершеннейший бред. Может, я и правда слишком честная?
Мама сказала, что ей интервью понравилось, но ее смутило то, что Айра не слишком-то ценил честность.
– По его мнению, все наши слова или действия были злыми или грубыми.
Интервью с отцом Айра назначил прямо перед второй встречей со мной, так что, вернувшись в студию «This American Life», я принялся с нетерпением ждать у двери аппаратной, пока Айра закончит телефонную беседу с отцом, оставшимся в Калифорнии. Самого разговора я не слышал из-за хорошей звукоизоляции, но зато видел через стеклянную перегородку, как морщился сидевший внутри с наушниками Айра.
В конце концов он вышел из аппаратной, поправляя очки. «Ого, – только и смог сказать он. – Ваш отец – это… Вау».
«О, нет, – заранее расстроился я. – Что произошло?»
Айра молча отвел меня в сторону; мы встали на крохотном свободном пятачке у окна между сидевшими за компьютерами стажерами. Глаза он почему-то прятал, словно разговор с моим отцом лишил его возможности или желания смотреть прямо на меня. Место для разговора было не самым удачным, но Айра явно не выказывал никакого желания переместиться в какой-нибудь более укромный уголок.
– Знаете, обычно ведь приходится щипцами из людей слова тащить, – Айра нервно почесал загривок. – А тут я всего лишь спросил, сожалеет ли он о каких-то промашках, которые, возможно, допустил в воспитании своих детей, и тут он столько всякой жути на меня вывалил – ужас.
Я засмеялся, хоть это и могло показаться странным в такой ситуации.
– Вполне в его стиле. И что же он вам такого страшного наговорил?
Айра покачал головой.
– Э-э-э, думаю, будет бестактно… – он явно был слишком сбит с толку, чтобы углубляться в детали их с отцом разговора, но все же быстро взял себя в руки. – Он просто так быстро во всем этом признавался, с такой готовностью, будто гордится этим. Хотя кто в здравом уме вообще способен гордиться такими вещами?
– Не совсем так, – поправил я. – В нашей семье именно так принято говорить как раз о тех вещах, за которые нам стыдно. Вот и получается такой словесный понос.
– Но ведь он же это все говорил для радио. Под запись, понимаете? Нет, конечно, мы почти ничего из этого не дадим в эфир – мы так ему всю жизнь можем загубить. Но зачем ему самому так рисковать?
– Мы просто любим правду, – ответил я.
Айра глядел пустыми глазами куда-то в сторону, словно мои слова ничего для него не прояснили.
– Зачем ему признаваться в таком на радио? – повторил он заторможено. – Зачем вообще перед кем-либо в таком признаваться?
Я глянул в сторону аппаратной, размышляя о том, что наш текущий разговор тоже вполне можно было сделать частью программы.
– Должен признать, Майкл, – произнес Айра, глядя в окно студии, – я вас не понимаю.
– Может, поговорим об этом в аппаратной? – предложил я.
Айра словно очнулся от наваждения.
– А, – сказал он. – Да-да, конечно, пойдемте. Хорошая мысль.
Когда мы снова оказались с ним по разные стороны микрофона, Айра замешкался, взвешивая свои следующие слова.
