Он наконец открыл дверь, повернул выключатель. Комната была пустой, неубранной, не подготовленной для приема Кэй и казалась холодной. Он понимал, что она готова заплакать. Может быть, он даже хотел увидеть ее плачущей от досады? Потом снял свой плащ, шляпу и перчатки. Помог ей снять пальто.
И в тот самый момент, когда у нее уже выступила вперед нижняя губа и она сделала горестную гримасу, он ей объявил:
— Видишь ли, Кэй, я принял важное решение.
Она испугалась еще сильнее и посмотрела на него взглядом перепуганной маленькой девочки, что вызвало у него желание расхохотаться. Не странно ли в таком состоянии духа произносить те слова, которые он собирался произнести?
— Теперь я знаю, что люблю тебя. Не имеет никакого значения для меня все, что произойдет, буду ли я счастлив или несчастлив, но я все принимаю заранее. Вот что я хотел тебе сказать, Кэй. Вот что я собирался прокричать тебе в телефон, и не только в первую ночь, но и в эту ночь, вопреки всему. Я люблю тебя, что бы ни случилось, чего бы ни предстояло мне вынести, что бы я…
Но теперь пришел его черед быть сбитым с толку, потому что, вместо того чтобы броситься к нему в объятия, как он предполагал, она замерла посреди комнаты с бледным и застывшим лицом.
Может быть, он был прав, когда опасался, что она пока еще не может его понять.
Он позвал ее, будто она находилась где-то далеко:
— Кэй!
Она не смотрела на него, оставалась неподвижной.
— Кэй!
Она так и не двинулась в его сторону. Ее первое движение было направлено вовсе не к нему. Она резко повернулась и стремительно исчезла в ванной, заперев за собой дверь.
— Кэй…
Он застыл в полной растерянности среди хаоса, царящего в неубранной комнате. Руки его, протянутые было навстречу любви, бессильно повисли.
XI
Он молчал и сидел не двигаясь, забившись в кресло, не спуская глаз с двери, за которой не было слышно никакого шума. По мере того как проходило время, его нетерпение проходило, сменяясь мягким и убаюкивающим состоянием покоя, в которое он начал погружаться.
Очень не скоро, совсем не скоро открылась дверь так тихо, что он не услышал даже ее предупреждающего скрипа; сперва он увидел, как поворачивается дверная ручка, потом распахнулась створка, и появилась Кэй.
Он смотрел на нее. Она смотрела на него. Что-то изменилось в ней, и он был не в состоянии угадать, что именно. Ее лицо, ее волосы стали какими-то другими. По-прежнему лишенная косметики кожа выглядела совсем свежей; она весь день была в пути, а с лица, казалось, было смыто напряжение.
Она улыбалась и медленно приближалась к нему. Улыбка ее была еще робкой и какой-то нерешительной. У него возникло ощущение почти кощунственного присутствия при рождении счастья.
Подойдя к его креслу, она протянула ему обе руки, чтобы он поднялся, потому что было в этом мгновении нечто торжественное, что требовало, чтобы они оба стояли.
Они не обнялись, не прижались друг к другу, встали щека к щеке и долго молчали. Вокруг них застыла трепетная тишина, которую она наконец нарушила, выдохнув еле слышно:
— Ну вот ты и пришел.
Тогда ему стало стыдно, потому что он уже начал догадываться, как в действительности обстояло дело у нее.
— Я уже не верила, что ты придешь, Франсуа. И не осмеливалась желать этого. Мне случалось даже желать обратного. Ты помнишь — на вокзале, в нашем такси, когда шел дождь, — то, что тогда я сказала тебе и что ты, я думаю, наверное, так и не понял?
— …Это был не отъезд… Это был приезд… Приезд для меня.
— …Ну а теперь…
Он почувствовал, как она замерла без сил в его объятиях, да и сам он ощутил себя ослабевшим и неуклюжим перед чудом, происходящим с ними.
Испугавшись ее неожиданной слабости, он хотел было подойти с ней к кровати, но она стала протестовать слабым голосом:
— Нет…
Там им было не место в такую ночь. Они расположились оба в глубоком большом потертом кресле, и каждый из них слышал биение пульса и ощущал близкое дыхание другого.
— Ничего не говори, Франсуа. Завтра…
Потому что завтра взойдет заря и у них еще будет время, чтобы войти в жизнь вместе и навсегда.
Завтра они уже не будут больше одинокими, никогда больше не будут одинокими. И когда она вдруг вздрогнула, а он почти в то же время почувствовал, как к горлу подступала уже почти забытая тревога, они оба поняли, что одновременно, не сговариваясь, бросили последний взгляд на их прежнее одиночество.
И оба задались вопросом: как они могли его переносить?
— Завтра… — повторила она.
Не будет больше комнаты на Манхэттене. Она им теперь не нужна. Они могут отныне отправиться куда угодно. Не будет нужды и в пластинке из маленького бара.
Почему она улыбнулась с какой-то нежной насмешливостью, когда зажглась висящая на проводе лампочка у маленького портного напротив?
Вместо вопроса он молча пожал ей руку, поскольку и в словах они также больше не нуждались.
Поглаживая его по лицу, она говорила:
— Ты думал, что обогнал меня, не так ли? Ты считал, что ты ушел далеко вперед, а на самом деле, бедняжка ты мой, ты оставался позади.
Завтра придет новый день, и этот день уже занимался, слышны были первые отдельные шумы пробуждающегося города.
К чему им теперь куда-то спешить? Этот день принадлежит им, как и все последующие, и город — этот или какой-либо другой — не сможет больше внушать им страх.
Через несколько часов эта комната не будет больше существовать для них. Через несколько часов в ней будут укладывать чемоданы, а кресло, в которое они забились, снова примет свой обычный невзрачный вид предмета небогатой меблировки.
Они могли теперь оглянуться назад. Даже след головы Джун на подушке не был чем-то ужасным.
Решать будет Кэй. Они могут поехать во Францию оба, если у нее возникнет такое желание, и он спокойно вернется на свое прежнее место. Или же они направятся в Голливуд, и он все начнет сначала.
Ему было все равно. Разве же не начинают они оба с нуля!
— Я понимаю теперь, — призналась она, — что ты никак не мог меня дождаться.
Он хотел обнять ее, раздвинул руки, чтобы обхватить ее, но она проворно выскользнула. В свете рождающегося дня он увидел, как она стоит на коленях на ковре и взволнованно прикладывает свои губы в его рукам, тихо говоря при этом:
— Спасибо.
Они теперь должны встать, раздвинуть занавески, впустив в комнату резкий утренний свет, оглянуться на бедную наготу помещения.
Наступал новый день, и спокойно, без страха и без вызова, хотя еще и не очень умело, ибо все для них было в новинку, они начинали жить.
