Кто, в конце концов, виноват — он или Дональд? Роли переменились.
— Ты уверен?
— Безусловно. Кроме того, переправляться в противоположном направлении труднее: тот берег крутой, почти отвесный, и лошади, оказавшейся по брюхо в воде, не вскарабкаться на него.
— Вы спешите с нами расстаться? — вставила Нора.
И в ее устремленных на мужа зрачках вспыхнул иронический огонек. Пи-Эм все понял.
Она вообразила, что он ревнует! То же, вероятно, подумала и Лил Ноленд, когда он выложил ей придуманную им историю.
Какие же они обе дуры! Боже милостивый, он ревнует! К кому? К родному брату? К Дональду, этому вечному неудачнику, который кончил тем, что женился на Милдред, а теперь бежал из тюрьмы в Джольете
[15] и с минуты на минуту может быть пойман?
Он ревнует! Это все, до чего они додумались. И только потому, что у Дональда «печальный вид».
— Эрик, хотите стакан пива?
Пи-Эм свирепо глянул на жену.
— Я же сказал тебе ночью…
— Ах да, извините. Алкоголь вам, кажется, запрещен?
Они все еще торчали в кухне, где Эшбриджи ели только по воскресеньям, когда прислуга выходная. Нора поднялась, налила себе пива, потом пустила горячую воду в посудомойку.
Теперь вскочил и Дональд.
— Дайте-ка я.
— Не надо. Мы привыкли.
— Я тоже.
Дональд себя таки выдаст. У него не могло быть служанки. И до известных событий он, разумеется, помогал Милдред по хозяйству.
Нора достаточно тонкая штучка, чтобы догадаться об этом, а уж если она ухватилась за ниточку, трудно предсказать, как далеко она по ней пойдет.
— Вы женаты?
Она заметила, что у Дональда нет обручального кольца. Может быть, пришлось продать?
— Да. Трое детей.
— Далеко отсюда живете?
Что побудило Пи-Эм ответить за брата? Боязнь, как бы тот не ляпнул лишнее?
— В Огайо.
Эшбриджи принялись мыть посуду. Время от времени Нора насмешливо косилась на мужа.
— Странно! — продолжала она. — Иногда у меня такое чувство, словно я знаю вас давным-давно. Вы не обижаетесь? Я все спрашиваю себя: не встречались ли мы где-нибудь? Вы не жили в Лос-Анджелесе?
С первым мужем она ежегодно проводила там несколько месяцев.
— Никогда. Был лишь проездом.
— Этого достаточно.
— Но всего две недели назад.
— Тогда другое дело. Может быть, вы просто напоминаете мне кого-то.
Она что, нарочно? Неужели успела подметить фамильное сходство между ним и Пи-Эм?
Братья были примерно одного роста и сложения. Правда, линии, которые у старшего всегда отличались известной расплывчатостью, а теперь и вовсе округлились, у Дональда остались сухими и четкими. Зато в глазах у Пи-Эм — уверенность в себе, подчас наигранная и настороженная, а у младшего — простоватая наивность. Глаза у него посветлее, взгляд порой словно блуждает в пространстве.
— Давайте так: мне мыть, вам вытирать.
— А я, с вашего позволения, предпочел бы наоборот.
— Почему?
— Жирная вода не вызывает у меня отвращения, а женщин от нее мутит.
— Слыхал, Пи-Эм?
Как тут не услыхать! По воскресеньям Нора всегда моет посуду, а он вытирает.
Его жена и Дональд уже сообщники, и молчаливый их сговор направлен против него.
Час назад то же самое было с маленькой Лил Ноленд. Обе они богаты: у одной наследство от отца, у другой — от первого мужа. Они умны, независимы и сознают это, особенно Нора. Они вполне способны вообразить, что купили себе мужей, да в глубине души, вероятно, так и думают.
И вот теперь, когда им встретился мужчина, о котором они ровно ничего не знают, но у которого зато печальный вид, Нора поднимается ни свет ни заря, моет посуду, держится, с одной стороны, преувеличенно любезно, с другой — агрессивно, а Лил Ноленд собирает у себя всю долину, лишь бы заполучить Дональда, и, вопреки обычной своей бесхитростности, начинает играть на обаянии.
Пи-Эм так и подмывало проверещать на манер их обеих, на манер Милдред, на манер всех прочих гусынь: «У него такой печальный вид!»
Да, да, неудачник! Слабый человек! Субъект, который побоялся взглянуть жизни в лицо и честно, по-мужски принять на себя ответственность.
Пи-Эм не побоялся.
У них одна мать, и — что греха таить! — пила она так, что старому Эшбриджу приходилось иногда по нескольку дней держать ее взаперти, иначе все его пузатые бутылки с виски оказались бы пустыми.
Одним словом, они одной крови. И стартовали тоже ноздря в ноздрю.
Интересно, Эмили пьет? Да нет, вздор! Разве она была бы в таком случае тем, кем стала?
А он, Пи-Эм, житель долины, слывущей самым разгульным местом во всей Аризоне, не ленится после третьего стаканчика слезть с табурета, пересечь весь бар и посмотреться в зеркало, чтобы решить, можно ли себе позволить последний глоток двойного бурбона.
Правда, потом он, случается, завертывает на холм. Но от этого никто не страдает, а если он сам на обратном пути чувствует отвращение к себе и едва осмеливается положить оскверненные руки на руль машины, — это его личное дело.
III
Нора скомандовала:
— А теперь, мальчики, марш одеваться. Я обещала Лил привезти вас не позже чем через час.
Она сделала еще одно. Это мелочь, и не столь уж неожиданно с ее стороны, но все-таки очень показательно. В ту секунду, когда Дональд собирался захлопнуть дверь своей комнаты, Нора крикнула:
— Погодите-ка!
Сбегала к себе и принесла блок сигарет.
— Это чтоб вам не надо было «стрелять».
Как все происходило дальше? Пи-Эм разделся и встал под душ. Принять горячую ванну у него не хватило духу. Его ванная сообщалась с ванной при комнате для гостей. В тот момент, когда он задергивал занавеску душа, дверь наверняка была закрыта. Впрочем, стоит ли обращать внимание на маловажные детали? Правда, это всегда было ему свойственно, но не до такой же степени!
Важно другое, хотя, в сущности, и это пустяк. Неожиданно он увидел у себя в ванной Дональда, голого, мокрого, с большим голубым полотенцем через плечо. На полотенце был вышит вензель «Ранчо М-М».
Три ранчо в долине, в том числе нолендовское, располагали плавательными бассейнами. Собирались там небольшими группами. Мужчины раздевались с одной стороны, женщины — с другой. И Пи-Эм никогда не испытывал стеснения, расхаживая нагишом в присутствии приятелей.
