Что, если под тем или иным предлогом он займет денег у кого-нибудь из здешних?
В сущности, Пи-Эм совершенно не знает брата. Если не считать смутных воспоминаний детства, он знает его хуже, чем любого человека, с которым познакомился бы несколько дней назад. Разве Дональд не привык занимать у Эмили? Похоже, она ухлопала на него все свои сбережения. Он разжалобил ее ловкими фразами, разговорами о Милдред и малышах. Вероятно, подоил и отца.
Такие типы, с удовольствием рассуждающие о своей невезучести и порядочности, легко начинают верить, что все обязаны им помогать.
В момент, когда миссис Поуп заговорила с Пи-Эм, Дональд стоял у карточного стола, за спиной Пембертона, и наблюдал, как тот играет в покер.
Пи-Эм предупреждал: «Не давайте ему пить».
Но из приличия не мог сказать: «Не показывайте ему слишком много денег сразу».
Конечно, играют на жетоны. Но они имеют определенную ценность и сразу после партии обмениваются на банкноты и чеки. Дональд наверняка уже знает, сколько они стоят. Белые — доллар, красные — десятку, голубые — полсотни. А пятьдесят долларов — это почти столько, сколько Дональд зарабатывал в неделю у Фарнесса и Кампмайера, когда, по счастью, получил там место. Если бы ему с семьей гарантировали пятьдесят долларов в неделю пожизненно, он, вероятно, удовлетворился бы этим и не совершил побег из Джольета.
До чего странное ощущение возникает от этих вопросов! Даже голова кружится. У них один отец, одна мать, но теперь, находясь здесь, Пи-Эм все равно что дома: он ровня — или почти ровня — тем, кто снует вокруг него.
И вот появляется Дональд, изголодавшийся Дональд, который всю жизнь прозябал, потом покушался на убийство, просидел два года за тюремной решеткой и все-таки преспокойно, с невозмутимым, в общем-то, видом наблюдает, как переходят из рук в руки полусотенные жетоны, а Лил Ноленд, женщина с пятьюдесятью тысячами годового дохода, бросается к холодильнику и тащит ему кока-колу в большом серебряном кубке.
Это походило не то на сон, не то на кошмар, отравляло душу смутной тревогой, и тем не менее мысли Пи-Эм были как бы подернуты пленкой самодовольства: никогда еще у него не было случая с такой очевидностью измерить пройденный им путь.
Неужели человек, не сумевший достойно устроить свою жизнь, имеет право ставить под вопрос результат стольких усилий лишь на том основании, что он — ваш брат?
Было душно. Гроза над Тусоном утихла, но над мексиканскими горами уже собиралась новая. Река поднялась так, что рев воды доносился даже сюда.
Вернись Пи-Эм вчера на два часа позже, он бы разминулся с Дональдом и отделался от него. В любом случае брату нельзя обосновываться в Соноре. Хочет жить в Мексике, пусть едет дальше на юг.
Он даст ему денег. Это его обязанность. Он не может сделать меньше, чем Эмили. К тому же, если он не даст, Дональду придется раздобыть их любой ценой, а это еще страшнее.
Сколько? Столько, чтобы продержаться, скажем, месяц. Этого достаточно. Имея в запасе месяц, мужчина обязан выпутаться в любых обстоятельствах. Мыл же Пи-Эм посуду в аптеках-закусочных! Милдред может работать. Она привычная. Такие всю жизнь работают.
Кстати, сколько лет детям? Он не помнил, кто из них старше — девочка или мальчик. Семейную хронику ведет Эмили. Если мальчик, ему примерно шестнадцать. Шестнадцатилетнему парню уже полагается зарабатывать на жизнь.
Интересно, о чем думает шестнадцатилетний мальчишка, когда ему говорят: «Твой отец в тюрьме»?
Жалеет отца? Злится на него? Питает к нему ненависть? Или тоже находит, что бывают люди либо невезучие, либо ставшие жертвой несправедливости?
Что, если это маленький, взъерошенный бунтарь, который в один прекрасный день явится сюда требовать отчета, как его отец сегодня утром?
Вокруг слышались ленивый шум разговоров, стук жетонов, звяканье кем-то наливаемого стакана: Дженкинс исчез, и каждый обслуживал себя как умел. Небо нависло над землей, вдалеке погромыхивало, и атмосфера становилась от этого еще более расслабленной и обволакивающей. Типично воскресная обстановка, когда невольно спрашиваешь себя, за каким чертом несутся по шоссе машины, гудки которых время от времени раздаются то в одной, то в другой стороне дороги.
Внезапно в этой полутишине, гораздо более глухой, чем полное безмолвие, резким диссонансом задребезжал телефон, и Пи-Эм подбросило, как в ту минуту, когда с ним заговорила миссис Поуп. Попробуй он после уверять, что сразу угадал — вызывают его, ему никто бы не поверил. Но он угадал и даже почувствовал, что разговор будет неприятный. Звонок резанул ему слух, как скрипучий голос его ненавистницы.
Лил Ноленд подняла трубку — аппарат стоял на полу, под рукой у нее.
— Междугородный?.. Что?.. Кого, кого?.. Алло!.. Неважно слышу… Что-то трещит…
Собравшиеся уже притихли. Связи мешали только грозовые разряды.
— Беверли-Хиллз?.. Кого попросить?.. Эшбриджа?..
Все так привыкли называть его Пи-Эм, что Лил не сразу сообразила, о ком идет речь.
Телефонистки в Ногалесе, знакомые с нравами долины, без особого труда разыскивали своих абонентов на соседних ранчо.
— Да, здесь. Передаю трубку.
Дональд тоже Эшбридж. Услышав свою фамилию, Пи-Эм посмотрел на брата. Вопреки его опасениям, тот не шелохнулся, только впился глазами в глаза Пи-Эм и больше не отводил их в сторону.
— Алло!.. Это я.
На другом конце провода была Эмили, но он избегал называть ее по имени: зачем людям знать, что у него есть сестра в Калифорнии?
— Да… Плохо слышу… Неподалеку сильная гроза… Повтори… Да, да…
Разумеется, это Эмили! Они уже много лет не звонили друг другу. Могла бы и поинтересоваться, как он живет. В сущности, за минуту до этого она даже не знала, жив ли он.
Но она спросила только:
— Дональд у тебя?
— Да.
— Здоров?
— Да.
— Дальше не отправился?
— Нет.
— Почему?
— Мы отрезаны рекой.
— Не поняла.
— Река разлилась: начались дожди. До шоссе не добраться еще, может быть, несколько дней.
— Мне надо с ним поговорить.
— Что?
Он пытался выиграть время: ему необходимо собраться с мыслями. Игроки тактично продолжали партию, но женщины говорили медленно, с перерывами между фразами. Ясное дело — прислушиваются.
— У меня для него новости.
— Выкладывай.
— Он рядом, так ведь?
Пи-Эм не посмел солгать. Просто промолчал.
— Передай ему трубку.
— Может быть, лучше…
— Как он там?
— Хорошо.
