Он толкнул дверь так, словно уже открывал ее много раз; несколько секунд, не больше, постоял, как будто осматриваясь или снова вживаясь в когда-то знакомую атмосферу, и, не поздоровавшись, направился к стойке.
— Привет приезжему! — бросил Чарли, вытирая место перед ним.
От Чарли ничто не ускользнуло — ни чемоданчик, ни привычка выбрасывать вбок левую ногу, ни то, что в этот час не может быть поезда или автобуса, а брюки у пришельца — в грязи.
— Первый зимний денек! — продолжал бармен, заметив снежинки на серой шляпе посетителя.
Чарли со всеми держался сердечно и непринужденно, рассчитывая, что ему ответят тем же.
«А этот посмотрел на меня так, будто я манекен с витрины», — жаловался он после.
Не понравилось Чарли и другое: жест, которым незнакомец, не ответив ему и вроде бы даже не слыша его, вытащил из кармана сигарету — одну, а не всю пачку.
Потом он оглядел бутылки в баре с таким видом, словно перед ним никого нет — только пустое пространство. Вынул из того же кармана спичку — одну, а не весь коробок, чиркнул ею о лакированную стойку и в перерыве между двумя затяжками распорядился:
— Пива!
Через дверь в глубине было видно, как хлопочет на кухне Джулия. Радиола негромко наигрывала какой-то мотив, и — неизвестно почему — при появлении незнакомца все замолчали.
Первым подал голос Юго, сидевший спиной к стене на последнем табурете у края стойки.
— Добро пожаловать! — бросил он из своего угла, поднял стакан с виски и одним духом выпил.
Потом рассмеялся и начал стрелять глазами по сторонам: он уже порядком охмелел.
Говоря по правде, больше всего задело Чарли то, что, войдя, неизвестный не выказал ни малейшего удивления. В других местах, например на Мэйн-стрит, он нашел бы такие же бары, как в любом городе Соединенных Штатов, но ему пришлось бы исколесить сотни миль, чтобы попасть в нечто похожее на заведение Итальянца.
Зал с ярким, а не приглушенным, как обычно, освещением был довольно просторен, разделен, как на корабле, лакированными деревянными перегородками и меблирован светлыми столами и стульями из канадской сосны.
Но различие состояло в другом. Скажем, открытая дверь в глубине являла глазам настоящую семейную кухню, где орудовала жена Чарли, как раз собиравшаяся усадить детей за стол.
Если бы кто-нибудь из посетителей захотел поесть, ему предложили бы не сосиски или сэндвич, а настоящий домашний обед с супом.
Бывали в баре только завсегдатаи, приятели хозяина, и Чарли не приходилось осведомляться, что они будут пить. Он не обслуживал их, а как бы угощал, знал их жизнь, семью, заботы.
А приезжий смотрел на все рыбьими глазами, словно в этом нет ничего особенного.
— Вы из Канады? — с вызовом в голосе полюбопытствовал Чарли.
С равным успехом он мог бы бросить камень в воду. Но от камня, брошенного в воду, хотя бы расходятся круги, а этот тип бровью не повел, словно глухой: Чарли даже удостоверился, нет ли у него в ухе слухового аппарата.
Задетый за живое, он не отставал:
— Что-нибудь с машиной?
Тут незнакомец раскрыл наконец рот. Но лишь затем, чтобы равнодушно отозваться:
— Я приехал не на машине.
Казалось, он нарочно старается выглядеть неприятным, отталкивающим человеком. Чарли, видавший всякого рода людей, которые проезжают через город или останавливаются в нем, тщетно пытался определить, к какому сорту отнести чужака.
Судя по внешнему виду, он был из тех, кто ходит по домам, предлагая патентованные щетки и пылесосы.
Низенький, не столько толстый, сколько жирный, он, казалось, разменял уже пятый десяток; некоторая неухоженность в его облике наводила на мысль о том, что перед вами холостяк. Пальцы правой руки, в которых он держал сигарету, пожелтели от табака, а полукруг такого же цвета под нижней губой доказывал, что он всегда докуривает до самого конца.
Одет он был, как житель большого города, — светло-синий костюм, черные ботинки, слишком легкие для здешних мест. Заношенное демисезонное пальто цвета оконной замазки тоже мало подходило для зимы на севере.
В баре было восемь человек, и всем не терпелось возобновить прерванный разговор. Почему же они не решались на это, в замешательстве поглядывая на чужака? Первым нарушил молчание опять Юго: он наклонился к соседу и начал втолковывать:
— Мы у нас в краях…
Так всегда: стоит ему набраться, и он на своем невразумительном английском начинает вспоминать родные горы, расположенные где-то там, на востоке Европы.
Юго не слушали. Да ему это было и не нужно. Время от времени он поворачивался к Чарли, делал знак — долей! — и залпом, без содовой, проглатывал виски.
Музыка смолкла, и Чарли, как всегда во время последних известий, включил приемничек, пристроенный между бутылками. Джеф Сандерс, штукатур, и Пинки возобновили партию в кости.
— Бывали у нас в городе?
Чарли злился на себя за то, что делает столько авансов, но удержаться не мог. Любопытство мучило его, как ребенка. А ведь он был человек с опытом, не какой-нибудь там вчерашний иммигрант вроде Юго или поляков и латышей, работавших на кожевенном заводе и посещавших «Погребок», где слышалась речь на всех языках.
Фамилия его была Моджо, родился он в Бруклине и никогда не видел Неаполя, откуда приехал его дед. Начал Чарли рассыльным в зеленном магазине и, до того как обзавестись собственным делом, поработал барменом во многих городах — Детройте, Чикаго, Цинциннати.
Он затруднился бы сказать, где встречал людей, подобных человеку, заглянувшему сегодня в бар, но приезжий ему определенно что-то напоминал. Чарли слушал радио и в то же время украдкой наблюдал за неизвестным.
Он заметил, что у того нет обручального кольца, а поношенная рубашка не менялась уже несколько дней.
— Номер в гостинице сняли?
— Пока нет.
— Может, и не достанете.
Это, видимо, не встревожило незнакомца; он тоже изучающе осматривал посетителей — одного за другим.
Радио передавало последние известия: речь какого-то политика, забастовки, ураган, опустошающий в эти минуты равнины Среднего Запада и уже унесший двадцать две жизни.
Затем радиостанция в Кале́, что милях в шестидесяти от города, перешла к местным новостям:
«Труп Мортона Прайса, фермера из Сент-Джон-оф-Лейк, обнаружен в его пикапе, опрокинувшемся в придорожный кювет».
Все навострили уши: на этот раз речь шла об их краях, и фамилия погибшего была знакома каждому. Мортона Прайса застрелили за рулем его машины: пуля прошила ему правую сторону груди. Произошло это чуть позже полудня, когда фермер выехал из Кале, куда явился за покупками.
