Ветра не было вовсе. Там и сям еще падали мелкие хлопья; иногда с крыш, мягко шлепаясь о землю, сползали целые сугробы. Струйки дыма мирно тянулись к небу, откуда сочился однообразный, словно приглушенный свет.
Вечером Чарли не пил. Он вообще не пил, разве что капельку джина, да к тому же не раньше, чем закроет на засов дверь за последним клиентом. Тогда он выходил из-за стола, садился на один из высоких табуретов, наливал себе рюмку и, потягивая спиртное, просматривал газету. Это было для него разрядкой.
Около десяти вечера, уступив настояниям собравшихся, он позвонил шерифу Бруксу, своему приятелю и клиенту, но тот чуть не отшил его.
— Есть что-нибудь новенькое? — осведомился Чарли, одновременно пытаясь утихомирить Юго, горланившего песню на родном языке.
— Когда будет, сам позвоню, — лаконично отозвался шериф, но, видимо пожалев о своей резкости, все-таки добавил: — Пока — ничего.
В эту минуту Брукс, вероятно, допрашивал задержанного, и кто-то из завсегдатаев бара принялся, не скупясь на детали, рассказывать истории о допросах «третьей степени»
[20], вычитанные в романах с продолжением.
Транслируя последние известия, радио всякий раз возвращалось к убийству Мортона Прайса. Однако лишь в полночь, заканчивая передачи, оно объявило, что полиция вышла на след преступника.
Не намекало ли оно на приезжего? Может быть, он все-таки сознался? Или Кеннет Брукс раздобыл улики?
За несколько минут до закрытия Чарли опять позвонил шерифу:
— Кеннет? Всего одно слово — он?
— Ложись спать, Чарли, и не лезь ко мне со своими выдумками.
Сегодня воскресенье, большинство лавок закрыто. Бильярдная, что напротив бара, заработает только в час. Однако в кафетерии на углу уже кормят первым завтраком.
На Холме за рекой жидкий колокольный звон в католической церквушке. Она всегда первой сзывает своих немногочисленных прихожан, и сейчас они, зябко поеживаясь, наверняка бредут по улицам к заутрене. В протестантских храмах служба начинается попозже — не раньше десяти.
Сейчас почти во всех домах время яичницы с беконом, кофе, шлепанцев, халатов и споров, кто первый займет ванную.
Мальчишки в кварталах на Холме наверняка уже катаются по прихваченному льдом асфальту наклонных улиц, а Дуайт О’Брайен с первым светом отправился на своем маленьком трескучем самолете в горы, где у него охотничий домик.
Человек двенадцать в городе, все больше крупные фермеры, по воскресеньям летают на собственных самолетах на рыбную ловлю или охоту. Другие охотники уехали с рассветом стрелять уток на озеро. До него меньше двух миль, и подуй хоть слабенький ветер, сразу стали бы слышны выстрелы.
— Доброе утро, мистер Моджо.
Улица была безлюдна, Чарли, поглощенный расчисткой снега, не глядел по сторонам, и потому с трудом сохранил спокойствие, увидев перед собой на белизне тротуара вчерашнего незнакомца все в той же серой шляпе, светлом пальто, синем костюме и черных ботинках.
— Я же сказал: зайду еще, верно?
— Очень рад за вас.
— Насколько я понимаю, ваше заведение закрыто и чашку кофе можно получить только напротив?
— По воскресеньям мы открываемся не раньше чем через час после церковной службы — такой уж в нашем округе порядок.
— Что ж, загляну попозже.
Неизвестный не улыбался, но явно был доволен шуткой, которую сыграл с Чарли. Выбрасывая ногу вбок, он перебрался через улицу и вошел в кафетерий.
Чарли вернулся в бар, поставил лопату к стене — ему не терпелось сообщить Джулии новость. Волосы у нее были накручены на бигуди, по дому разносилась музыка, наверху слышались крики детей — они ссорились.
— Кеннет отпустил его.
— Ничего другого не оставалось.
— Что ты хочешь этим сказать?
Супругам Моджо в разговорах между собой случалось употреблять итальянские выражения, но ни он, ни она родным языком по-настоящему не владели.
— Убийца пойман, — равнодушно пояснила Джулия. — Об этом передали по радио в восьмичасовой сводке.
Чарли разом струхнул — даже сильнее, чем на тротуаре, увидев перед собой незнакомца, хотя и об этой минуте лучше не вспоминать. На сковороде потрескивал бекон, в воздухе пахло свежим кофе. Чарли распахнул дверь, прикрикнул на расшумевшихся детей.
— Кто он?
— Беглец из какой-то канадской тюрьмы. Нашли его собаки — их привезла полиция. Парень изголодался и бродил вокруг одной отдаленной фермы, неподалеку от места, где застрелил Прайса. Сопротивления не оказал. При нем нашли револьвер, еще заряженный четырьмя патронами, и бумажник убитого.
Оба помолчали. Джулия понимала, чем озабочен муж.
— Ты его видел?
— Да.
— Говорил с ним?
— Да.
— Он знает, что это ты предупредил шерифа?
— Как он может не знать? — взорвался Чарли.
— Думаешь, злится на тебя?
— Злится или нет, мне все равно.
Моджо уселся за стол в совершенном бешенстве. Два раза во время завтрака порывался встать и позвонить шерифу. Почему Кеннет не дал себе труда ввести его в курс? Уж не злится ли и он на Чарли?
Моджо вообще не любил воскресенье. В этот день из-за чего-нибудь обязательно выходишь из себя, а детям только этого и надо: они становятся совсем уж невыносимы. К счастью, в десять их, кроме младшего, уносит из дому, и не возвращаются они до ночи. А он должен прибраться в баре — там в этот день особенно грязно. И ему не хватает приятелей-завсегдатаев, чьи физиономии с самого утра мельтешат перед ним по будням.
Как бы то ни было, он ошибся, хотя на его месте ошибся бы любой горожанин, не исключая Брукса: Кеннет знает людей в десять раз хуже Чарли. Его только на второй срок переизбрали шерифом, а ему уже под пятьдесят, и раньше он возглавлял артель лесорубов. Правда, в ранней молодости Брукс провел пять лет в Провиденсе
[21] — был служащим страховой компании, но этим и исчерпывается его знакомство с большими городами.
А Чарли в разгар «сухого закона»
[22] работал, к примеру, в Чикаго в ночном клубе, где собирались чуть ли не все гангстеры, и ему случалось обслуживать самого Аль Капоне
[23].
В Нью-Йорке, в одном из не слишком спокойных кварталов Бронкса, он принимал ставки для букмекера, и как-то ночью типа, которому он минутой раньше налил двойной виски, пришили прямо у выхода из бара.
