Пойми меня правильно: я вхожу в эти подробности только потому, что из всех газет, которые он покупает, Джастин читает от корки до корки, включая объявления, лишь одну «Чикаго трибьюн». Следовательно, у него есть на то причина…
Луиджи, адресат письма, был друг детства Чарли и родился на той же улице Бруклина. Подростками они еще с несколькими ребятами итальянского происхождения входили в одни и те же шайки, и потом никогда не теряли друг друга из виду. Луиджи преуспел больше остальных. Начал на трансатлантических лайнерах, вернулся, стал старшим коридорным в чикагском отеле «Стивенс», дослужился до второго метрдотеля и наконец, собравшись с духом, открыл собственный ресторан «Луиджи» в театральном квартале.
Не удивлюсь, если, поговорив кое с кем из твоего окружения, — ты понимаешь, что я имею в виду, — ты наткнешься на ребят, которые его знают.
Когда получу новые сведения, сразу сообщу, но описал я его по возможности точно. Да, совсем забыл одну мелочь, а ведь они тоже порой имеют значение — вспомни отрезанный палец рыжей девчонки! Словом, забыл тебе сказать, что он жутко боится сквозняков, поэтому всегда встает, чтобы закрыть дверь или окно. И еще: он постоянно глотает пилюли из картонной коробочки, которую носит в жилетном кармане. Это характерные приметы. Попробую выяснить, у какого аптекаря Уорд продлевает рецепт, и рано или поздно разузнаю, чем он болен.
Джулия все толстеет — стала прямо как бочка. А помнишь, старина Луиджи, какая она была в детстве — ручки тонкие, как паучьи лапки. Но я не жалуюсь: она все так же подвижна и очень помогает мне в моем бизнесе. У нас, конечно, не ресторан, однако подчас приходится кормить людей и…
Чарли раз десять отрывался от своего длинного письма, которое писал чернильным карандашом, примостясь в уголке бара: его все время отвлекали клиенты, дважды — сам Уорд.
Джастин, по крайней мере в первую неделю, не изменил своим привычкам. Он только чуть позже выходил из дома Элинор и, прежде чем отправиться на Мэйн-стрит за газетами, заглядывал к себе в бильярдную, тщательно притворяя за собой дверь. Юго появлялся раньше него и первым делом промывал стену, которую собирался сегодня красить.
Почему Чарли счел за личную обиду, что Джастин и Майк сговорились без его ведома? Судя по всему, между ними установилось полное взаимопонимание. Через улицу Чарли видел, как Джастин, обычно скупой на слова, болтает с этим здоровенным скотом и тот подчас даже хохочет. А ведь так трудно представить себе, что Уорд способен отпустить шутку!
Вопреки ожиданиям он не стал модернизировать заведение, не попытался как-то оживить его. Колер для стен выбрал не светлый, приятный для глаз, а темно-зеленый; пол застелил линолеумом желто-коричневых тонов, под мрамор. Не сменил и освещение — плафоны без отражателей, подвешенные на самих проводах.
Вид у него был довольный, как у человека, провертывающего выгодное дело. Старый Скроггинс, который сразу сдал и одряхлел, растерянно бродил среди швабр и ведер.
В десять утра, как обычно, Джастин заглядывал к Чарли пропустить стопку джина и пробежать газеты; только теперь он время от времени бросал через улицу удовлетворенный взгляд собственника.
Снегопад прекратился. Начался новый, более холодный этап зимы — снег на мостовой и крышах больше не таял, зато стал чернеть. Иногда на час-другой выглядывало солнце; иногда, то утром, то к вечеру, поднимался ветер, неожиданно настигавший прохожих на перекрестках. Все мучились от насморка. Половина клиентов подхватила его и глотала аспирин. Витрины на Мэйн-стрит уже декорировались рождественскими подарками, и вскоре над асфальтом должны были повиснуть гирлянды искусственной зелени и цветных лампочек.
Happy Christmas!
[25]
По вечерам, когда, уложив детей и заперев бар, Чарли уходил к себе, жена долго не давала ему спать разговорами о рождественских подарках: она беспрерывно пересоставляла их список.
На той же неделе Честер Нордел, войдя в спальню, тоже увидел, что жена еще не заснула. В сорок два года она родила восьмого ребенка, ночью дважды вставала, а в шесть утра опять была на ногах, неизменно живая, мужественная и счастливая в мире, ограниченном для нее стенами дома.
— Мне, пожалуй, лучше рассказать тебе одну вещь, которая меня мучит, — тихо начал Нордел, укладываясь на свою сторону.
Они всегда говорили шепотом: чтобы потолковать о чем-нибудь серьезном, им приходилось выжидать, пока дети уснут.
— Очень давно, в молодые годы, я совершил низость, в чем всегда раскаивался; теперь мой грех и здесь напомнил о себе.
— Ограбил кого-нибудь? — спросила миссис Нордел, нисколько не встревожившись.
— Хуже. Не уверен, поймешь ли ты меня. Было мне около девятнадцати, и родители отправили меня в Даллас к дяде со стороны матери — он был издатель.
— Знаю — к дяде Брюсу. Он еще страдал каким-то недостатком речи и собирался оставить тебе цепочку от часов.
— И оставил, но это сюда не имеет отношения. Обращался дядя со мной, как с любым своим рабочим, — такого уж принципа он держался, и зарабатывал я столько, что еле на комнату с пансионом хватало. Тем не менее я завел подружку, и мне случалось выходить с ней кое-куда. Однажды я решил пустить пыль в глаза и свел ее в один шикарный, очень закрытый ночной клуб, единственный в городе, куда, по крайней мере в те годы, не пускали ни цветных, ни евреев.
— Твоя подружка была еврейка?
— Нет. Не спеши. Я и сейчас вижу, как мы сидим с ней в уголке зала за столиком, освещенным лампой под розовым абажуром.
«Ты не находишь, Чес, что вон тот тип позволяет себе чересчур много? — говорит малышка. — Он все время на меня смотрит. Прямо-таки глаз не сводит. А что я не одна — ему и дела нет».
Через два столика от нас сидел какой-то молодой человек, незаметный, неказистый, болезненного вида и, должен признать, ничего неподобающего не позволивший.
Ты знаешь, как ведут себя девчонки, когда начинают погуливать. Алиса была твердо убеждена, что все мужчины пялятся на нее.
«Ей-богу, Чес, просто не представляю, куда отвернуться. Это становится неприлично».
Сегодня я убежден, что молодого человека, вероятно бедняка, впервые попавшего в ночной клуб, волновало, как и меня, только одно — счет.
«Конечно, ему повезло: ты ведь не из тех, кто и за меньшее дает по роже».
Представляешь себе, какова потаскушка!.. Так вот, я смалодушничал и совершил самый подлый поступок в своей жизни. Мне захотелось покрасоваться перед девчонкой, хотя она мне была никто — я даже еще не поцеловал ее. Разумеется, я мог бы потребовать объяснений, и незнакомец наверняка извинился бы. Но несколькими днями раньше я слышал разговор о том, что в это заведение не пускают евреев.
«Вот увидишь, долго он тут у меня не просидит!» — уверенно заявил я.
