Пиджак на Джастине отсырел и стал как ледяной. Живот порою так схватывало, что Уорд останавливался и прислонялся к стене.
Обойдя вокруг дома Элинор, он увидел на кухне хозяйку в фиолетовом халате, беззвучно повернул ключ в замке, на цыпочках поднялся по лестнице и очутился в теплом мраке своей комнаты, пропитанной запахом его тела.
Вцепившись в штору, он посмотрел в окно. На тротуаре и мостовой пусто: ни прохожих, ни даже бездомной собаки, только на фоне четырех освещенных витрин под северо-западным ветром косо падают хлопья снега.
Уорд собирался полежать всего несколько минут, грея руками живот, а потом встать и выпить чего-нибудь горячего, но тут же впал в полузабытье, прерываемое спазмами, от которых его подбрасывало, хотя он так и не мог стряхнуть оцепенение.
Окончательно придя в себя, он увидел разводы обоев — на стену падал свет уличного фонаря. Уорд бросился к окну, ничего не заметил и сообразил, что уже девятый час: светились только три витрины — закрылся кафетерий. Еврей-старьевщик, окна у которого были забраны прочной решеткой, оставлял в витрине свет на всю ночь.
Чарли у себя в баре томился желанием потолковать с кем-нибудь о Джастине, лучше всего с заведующим почтой, но тот почему-то в этот вечер не появился. Посетителей вообще почти не было — видимо, из-за погоды, и Чарли поглядывал то на мышино-серое пальто, все еще не взятое с вешалки, то на бильярдную напротив. Наконец в последний раз позвонил Элинор:
— Уорд вернулся?
— Оставьте меня в покое, или я выключу аппарат! Нет его, понимаете, нет. И он велел сказать, что не знает, когда вернется. Удовлетворены?
Джастин, прильнув к двери, слушал. Девушки были у себя и по привычке оставили дверь открытой: они уверяли, что так теплее. В комнате слышались приглушенные звуки радио и — чуть громче — голоса, но Уорд не давал себе труда связывать между собой обрывки доносившихся до него фраз.
Сидя на кровати и по-портновски поджав под себя ноги, Аврора шила. Мейбл писала письмо, но оно никак не получалось.
— Право, не знаю, что написать. О чем бы ты рассказала ей на моем месте?
— Она — твоя мать. Моей давно уже нет.
— Но я же должна черкнуть хоть несколько строк о Рождестве!
— Кстати, что будем делать сегодня вечером?
— Норман тебя не приглашал?
— Еще нет. Вероятно, вынужден провести вечер с семьей.
— Не съездить ли нам в Кале?
— Для этого надо найти кого-нибудь с машиной.
Она вскинула голову и прислушалась.
— Ты ничего не слышала?
— Нет.
— Вроде треск какой-то.
В эту минуту Аврора первой увидела, как в дверном проеме возникла фигура Джастина Уорда. Она чуть не вскрикнула — так ее напугало его бескровное лицо, словно вынырнувшее из полутьмы коридора.
— Мейбл! — выдавила она.
Мейбл, в свою очередь, обернулась. Взгляд ее застыл. Она не произнесла ни слова, не шевельнулась — Уорд показался девушкам привидением. Может быть, просто потому, что обе думали — его нет дома: пять минут назад они слышали, как хозяйка ответила по телефону, что не знает, когда он вернется.
Джастин был без галстука и воротничка, из-под расстегнутого жилета выглядывали подтяжки. Вернулся он, видимо, уже довольно давно, потому что на ногах у него были шлепанцы, а волосы растрепаны, как после сна.
Казалось, ему трудно говорить, и он жестами, вернее, всем своим видом требует, чтобы Мейбл отправилась с ним. Но она молчала, сжимая в руке перо, и он, раскрыв рот, наконец произнес:
— Зайдите ко мне на минутку, хорошо?
Позже Аврора рассказывала подруге:
— Ты была как загипнотизированная. Я тебе подаю знаки — не ходи, а ты встаешь, берешь с кровати свою шаль и к дверям.
Мейбл была в белом пеньюаре. Она проследовала за Джастином по коридору, вошла к нему в комнату. Прежде чем закрыть дверь, Уорд указал на стол, где заранее положил пятидесятидолларовую бумажку.
— Побудьте со мной — и только, — прохрипел он. — Я болен.
И, боязливо взглянув на окно, добавил:
— Мне нехорошо.
Она дала ему закрыть дверь. Взглянула на постель, еще хранившую отпечаток его тела.
— Почему же вы не ложитесь?
— Не могу больше оставаться один.
— Вы больше не один, — не слишком ласково отозвалась она.
— А вы не уйдете? Даже если у меня температура? Даже если вам кажется, что я немножко не в себе? Тогда ступайте, скажите подруге, что я заболел, а вы за мной ухаживаете. Пусть она вас не беспокоит.
Мейбл подчинилась. Джастин вышел вместе с нею в коридор, чтобы послушать, что она скажет, и увериться, что она вернется. Войдя к себе и став спиной к двери, девушка поднесла палец к губам, но это не помешало Авроре громко заявить:
— Надеюсь, ты к нему не пойдешь? Он же псих, разве не видишь?
— Он болен.
— Вот те на!
— Надо же кому-то за ним присмотреть!
Она торопливо достала пальто. Аврора вспомнила про новые туфли в ящике шкафа и удостоверилась, что подруга не берет их с собой.
— Что у вас там наверху происходит? — донесся с первого этажа голос Элинор Адамс.
— Мистеру Уорду нехорошо, мэм. Я поухаживаю за ним.
— Он вернулся?
— Разумеется.
— Ты не ошибаешься? Передай ему, что его все время требуют к телефону. Пусть выяснит, кто звонит.
Наконец Джастин, так и не сказав ни слова, закрыл дверь за собой и Мейбл.
— Укладывайтесь, — распорядилась она, отворачиваясь к окну. — Когда ляжете, приготовлю вам грелку. Печень?
— На улице никого?
— Я вижу только старого Скроггинса — он закрывает ставни.
Итак, на всей улице освещенными остались лишь лавка старьевщика да бар Чарли.
— Часто такое с вами? К врачу обращались?
— Я этим всегда страдал.
— А у меня вот не печень, а живот, особенно когда пью коктейли.
— Смотрите в окно.
Она решила, что он стесняется и, пожав плечами, подчинилась. Услышала, как он разделся и лег.
— Мне можно повернуться?
— Ненадолго. Скажете, если на улице кто-нибудь появится.
— Никого там нет. Старый Скроггинс вернулся в дом.
— И все-таки наблюдайте.
— Значит, грелку не надо?
— Чуть позже. Машины не заметили?
— Нет.
— И у Чарли, напротив, тоже ни одной? Точно?
— Нигде ничего, кроме снега. Доктор не прописал вам успокаивающего?
